колодье.
Отпустил Илья Сивку в кипрее да в сон-траве пастись, рубаху скинул, чтоб сажей да угольем не запачкать. Давай дубы выдирать, в речку Непрю покидывать, чтоб несла в матушку Оку. На матушке Оке городов много, дубы будут в радость.
Семизвездный ковш опрокинулся, когда с дубами покончил Илья. Принялся дубки выдергивать, земельку с корней отряхивать, пеньки в овражек складывать. Из пеньков-то дегтю можно нагнать.
Ох, крепко деревья за землю держатся, не то что человек. Последний пенек метнул Илья в овраг, когда уж светало. Поспешил заровнять землю, ямы от пеньков засыпать. Сосна ему вместо бороны, елка вместо веника.
Уложил земельку ровнехонько. Тут как раз и заря зарумянилась. Батюшка в шалаше заворочался, последний сон досматривал.
Сел Илья на Сивку, один скок – и в Карачарове.
Задал коняжке зерна белоярого, сам в избу да на лавку. Уморился ведь.
Никогда с устатку не спал, а после доброй работы, когда она впрок пошла, слаще сна не бывает.
И снится сон Илье. Зеленым-зелена широкая земля. Посреди земли лежит богатырь. Пригляделся Илья, что за диво – себя узнал. Вдруг туча зашла, но ни грома, ни молний, жужжит-зудит мушиный гуд, всю землю мухами покрыло, богатыря облепили с головы до ног.
– Чего же это я сплю-то? – рассердился Илья и глаза открыл.
Встал с лавки, мухи гудят. Отворил дверь, дунул – всех и вынесло.
– Господи, помилуй!
Поспешил Илья на зады, дров нарубить, баню истопить для батюшки, для матушки. С черной работы возвращаются. Да ведь и сам в уголье да пепле.
А старики на пале-то проснулись, из шалаша вышли, что за ужас: ни дуба, ни пня, ни колодины, ни колдобины – поле! Паши да сей. Стоят, глядят, слова не могут вымолвить.
– Коли не сплю, пойдем-ка отсюда по-здоровому, – говорит старик, да и припустились со старухой бегом.
Вот и Карачарово, изба родная. Встал старик как столб, глаза протирает. Говорит старухе:
– Погляди-ка на крышу, вроде солома побелела, вроде как новая.
– Да ведь новая и есть, – говорит старуха.
– А когда же это я перекрывал-то? Не помнишь ли?
– Не помню, – отвечает старуха.
Подошли поближе, а на изгороди, пригнув слегу, петух сидит.
– Вроде наш, – говорит старик.
– Да как же не наш?!
– Так с барана.
Старуха и сама видит, что с барана, да уж больно старик-то не в себе. Говорит:
– С барана так с барана. Подрос.
Тут старик за старуху спрятался.
– Слышишь? На задах-то? Дровишки кто-то рубит.
Зашли за сарай, а там Илья, не имеющий в руках владеньица, а в ногах-то хожденьица, кромсает колуном пеньки свилеватые, а ровнехонькие как орешки щелкает.
Увидел Илья батюшку с матушкой, поклонился до земли.
– Господи, помилуй! – говорит. – Был я – немочь, а стал – мочь… Носили вы меня на себе, матушка, батюшка, тридцать лет. Жизни не хватит отплатить за ваше терпение, за ваши слезы, но заповедано мне каликами перехожими садиться на коня и во чисто поле ехать. Службу служить великую, богатырскую… Всей моей крестьянской работы – дубье с поля убрал.
Подошли отец с матерью к сыну, взяли его за белые руки, привели в избу, усадили за стол, ставили еду, питье, как перед гостем. И сказал Илье отец напутствие:
– Господь Бог дал тебе, сынок, силу дивную, великую. Непря-река нынче худо течет, тяжелы для нее дубы, какие ты в воду покидал. Таков мой сказ тебе будет: не давай ретивому сердцу волюшки! В нашей ли стороне али в какой другой живи, Илья, поскромнешенько.
Поклонился сын отцу за науку, а сам говорит:
– Дай мне, сидню, благословение в путь-дорогу собираться, богатырскую службу служить.
Поник батюшка седой головой, закручинился:
– Ох, сынишка ты мой, чадо родимое! Мы только взвидели свет с матерью, а ты уж и прощаешься.
– Горько мне, батюшка! – говорит Илья. – Да уж так судьба велит. Ты прости меня за все дни, за все годы горемычные, но один-то нынешний день – ведь равен тридцати годам.
Обнял старик Илью:
– А ведь равен, чадушко! Равен. Благословляю тебя и дорогу твою прямоезжую, но проси и у матери благословение.
Поклонился Илья матушке:
– Не кори меня, родимая. Состарила тебя моя черная немочь раньше сроку-времени. Но даст тебе Бог, матушка, долгих лет, а мне бы послал радовать тебя доброй славою в дальних краях. Благослови меня, грешного.
Сказала матушка, утирая глаза:
– Был ты сидень, да весь наш. Стал богатырь – всем пригодился. А напутствие мое немудреное: не кровавь меча, не сироти малых детушек, не бесчести молодых жен… На добрые дела не ленись, за труд не считай. Вот и весь мой сказ.
Поговорили о великом да о завтрашнем, а жить нынче надо.
Помылись в бане, повечеряли. Спать легли, друг на друга не нарадуясь.
А поднялся Илья до зари, обулся, оделся, не шумнув, половицей не скрипнув.
Тут и говорит ему матушка:
– Ты, Илюша, в печке-то варенец возьми. С пеночкой варенец – любимое твое кушанье. Да и пирогов- то в сумку насыпь, на дорогу тебе ночью напекла.
Выпил Илья варенцу, в горшок слезу уронил – матушке подарок нечаянный.
Встал Илья на порог, приподнял дверь, чтоб не ухнула, отворяясь. А батюшка говорит ему:
– Плетку на стене возьми. Семижильная. Твой дедушка еще сплел. На службу, говоришь, едешь богатырскую, а ни доспехов у тебя нет, ни оружия.
– Бог ноги-руки дал, а уж такую малость сам добуду. Мой доспех, мое оружие – резвый конь, каликами перехожими загаданный, Купавою-соседушкой вскормленный, вспоенный. Такому коню плетка не надобна.
– А ты возьми все-таки, – говорит отец. – Мало ли?
Взял Илья плетку семижильную, шагнул за порог, притворил дверь, дунуло на родителей – пустотой, да тотчас от печи младенцем запахло.
– Мать! – спрашивает старик. – Что это пахнет-то?
– Да пеленочка, – говорит старуха. – Я вчера пеленку Илюшину нашла, показать ему хотела. Да в суете позабыла. Хорошо сыночком-то пахнет.
Тут старик и сказал, принахмурясь:
– Как его было не пустить? Сколько людей ждут да надеются на спасителя. А он-то, глядишь, и пожалует, Илюша-то наш.
Первых три подвига Ильи
А поехал из того-то села Карачарова богатырь богоданный Илья Муромец на коне своем сиво- буром не скоком, не махом – потихонечку. Не дорогою человеческой, не тропою звериной, поехал прямехонько поглядеть, каковы вблизи дали синие, зубчатые. Рукой хотел дотронуться до края небес, до края земли.
Вот уж и зорька отыграла, и солнышко поднялось высоко, пустил Илья Сивку рысью, чтоб хоть к полудню на край света поспеть. А край-то ни на пядь не приблизился.
Наехал Илья на ракитов куст, на Двенадцать Живых Ключей. Пустил Сивку на травку, сам водицы испил, пирога поел матушкиного.
