великой тайне в пещерах долины Тизул.
Обадия построил синагоги и дома учения. Он дал серебро и золото мудрецам израильским, и те посвятили его в тайну двадцати четырех книг Священного Писания. Истолковали Мишну[64], Талмуд, научили порядку молитв.
Но не в том была мудрость Обадии, которая так восхищала Иосифа. Основатель новой династии, династии иудеев, – не ругался над именем хазар, а сохранил, прославил, привив на молодом диком дереве ветвь благородного Израиля. Обадия был согласен носить имя Хазара, хотя Хазар происходил из скифов, впрочем, Хазар, основатель Хазарии, дикарем не был: отведал духовных яств со стола разграбленного Рима. Хазар пришел на родину предков из пределов Греции, куда скифов завели их кочевки и войны. Свое царство Хазар основал в Берсалии, на берегах Каспийского моря.
Увы! Хазары не умели жить покойно, да и не могли. Жизнь скотоводов – движение, а на новых землях непрошеных гостей ждет война.
Не раз и не два проходили хазары воротами Джора, врываясь в Закавказье и в само сердце Персии. С хазарами воевал и шах Шапур I[65] и шах Кавад[66]. Во времена правления Кавада хазарские каганы захватили Джурзан и Арран (Грузию и Албанию).
Города Берд, Дербент, Кабала поставлены персами, дабы обуздать хазар. Затворить их в степях Итиля (Волги) и Бузана (Дона).
Иосиф перечитал свое письмо к иудеям далекой благословенной Испании. Воодушевленный столь удивительным распространением двенадцати колен Израилевых по всей земле, он составил для испанского гостя таблицу династии Обадии: да ведают иудеи вселенной о Хазарии, ибо потомкам Булана-Сабриеля и его жены, премудрой Серах, было чем погордиться перед единокровными. В Испании иудеям принадлежит золото, а в Хазарии – земля и сама жизнь.
Иосиф перечитал свою таблицу: Обадия, Езекия, Манассия…
Брат Обадии Ханука, а дальше сын Манассии Исаак, сын Исаака Завулон, и по прямой линии: Моисей, Манассия II, Нисан, Аарон, Менахем, Вениамин, Аарон II…
Иосиф обмакнул изумительно красивое перышко изумрудно-голубого зимородка и приписал вслед за Аароном II свое имя.
Он вдруг обнаружил, что пропустил еще одного кагана – Захарию, но тотчас вспомнил: пропуск был сделан умышленно. Захария, обольщенный праведностью миссионера Кирилла и особенно его познаниями – Кирилл владел, как родным, еврейским языком и даже самаритским, – дозволил хазарам креститься. Это было бы мудро – хазары, владыки стран и народов, не могли более оставаться во тьме невежественного идолопоклонства, – но Христос – проклятье иудейству. Еще одно разъединение народа, не столь уж и многочисленного…
Иосиф подумал-подумал и вписал Захарию в свою таблицу. Ему пришло на ум: патриарх Византии Фотий[67], один из самых именитых патриархов, был из хазар. Василевс Михаил, гневаясь, называл их святейшество – «хазарская рожа». Свой человек в чуждой религии – великое благо. Может быть, Захария был все-таки прав.
Иосиф перечитал имена каганов. Пред ними падали ниц, замешкавшихся убивали. Но кто ты есть, Монахем, кто ты есть, Завулон? И тот и другой – звук. Да, может быть, даже и звука-то не осталось бы в мире, не прояви любопытство испанские каббалисты[68].
Иосиф повел глазами по тронной палате, но не палату видел – все сорок лет своего духовного владычества.
– Арпад – глупец! – сказал Иосиф вслух.
Он думал о поражении каган-бека от князя Святослава. Он, Иосиф, некогда пропустил через свои земли отца Святослава князя Игоря на Итиль, на Каспий, а потом получил половину награбленного руссами. Огромные богатства! Правда, в те времена каган еще хоть как-то влиял на дела царства.
Арпад, если его не убьют во благо родины, непременно ввергнет Хазарию в непоправимую беду. Карахазары смотрят на алхазар с большей ненавистью, чем на печенегов. Печенеги – волки, белые хазары – червь, пожирающий чрево.
Обадия, утверждая превосходство иудеев, уже доводил Хазарию до междоусобной войны. Враги Обадии называли себя кабарами. Они проиграли войну, но не покорились, ушли к мадьярам.
Царь мадьяр Леведия был женат на хазарке. Соединив войска с кабарами, он воевал с королем франков Арнульфом, а потом, уже в союзе с ним – с моравским князем Святоплуком.
После смерти Обадии мудрые люди, желая воссоединения с кабарами и с мадьярами, предложили Леведии титул каган-бека. Но великий воитель был стар. Он указал на Арпада, сына своего воеводы Алмуция. Воины подняли Арпада на щит, и он получил титул кендер-бека. Это все произошло сто сорок лет тому назад. Новый Арпад потому и мирился с титулом кендер-кагана, что хотел походить на своего славного тезку.
Иосиф никак не мог сосредоточиться, чтобы среди своих деяний назвать одно – истинно великое…
Принесли примерить новую рубашку, новый кафтан…
Рубашка была из влатии, из самого нежного шелка, цвета полыни. Кафтан Иосифу показался сначала черным, но он сразу понял, что ошибся. Кафтан был удивительно глубокого синего цвета.
– Какие будут пуговицы? – спросил Иосиф.
Ему ответили:
– Темные рубины.
Призадумался, но не возразил.
Открыл наугад книгу «Екклесиаст»[69], прочитал с огорчением: «Мертвые мухи портят и делают зловонной масть мироварника: то же делает небольшая глупость уважаемого человека с его мудростью и честью».
Опять открыл книгу: «…Не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных – богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех. Ибо человек не знает своего времени».
Иосиф не хотел более гадать. И все-таки открыл книгу в третий раз. Прочитал: «Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце».
– А для чего мне рубашка и кафтан?! – крикнул Иосиф, но ему не ответили: портные ушли. И он сказал себе: – Для смерти.
Приказал позвать Баяна.
Баян явился не скоро. Он был в городе, у матери. Иосиф не рассердился. Его глаза смотрели кротко и покорно. Сказал псалмопевцу:
– Я хочу, чтобы ты сочинил песнь по случаю моей кончины.
– Но ты жив! – вырвалось у Баяна.
– Это я нынче жив, – возразил Иосиф. – Смелее, смелее! И побыстрей!
Снова Баян очутился в звериной палате. Он смотрел на огромную башку медведя и думал о медведе и о себе.
– Каган! О каган! Кааааган! Кагааан! – на разные лады выкрикивал, выпевал Баян, но в груди было пусто.
Он взял псалтирь… Пальцы трогали тонкие пронзительные струны, бушевали на толстых, рокочущих, но звуки жили сами по себе, не складываясь в песню.
– Каган великий, каган – священный. Каган – душа Хазарии, каган – это благословение дивным кочевкам, это свирепые воины, сметающие со своего пути иноплеменные дружины…
Баян говорил, говорил, но слова не ластились друг к другу, не становились музыкой.
Заснул с псалтирью на груди. Спал долго, а сон увидел короткий.
Из клубящейся тьмы вышел к нему светлый Благомир. Благомир вел под уздцы белого коня. Баян разглядел розовую звездочку на лбу. Конь был тот самый, что обласкал его, увезенного от матушки. Благомир стоял и смотрел на Баяна. В глазах старца была печаль.
Псалтирь съехала, давила на горло. Баян пошевелился, видение всколебнулось, как колеблется отражение на воде, на волнах. Растаяло. Баяна тормошили.
– Каган ждет тебя!
