программа на эту тему будет восприниматься очень тяжело, и поэтому решила вместо этого сделать серию коротких передач.
Съемки небольших пятиминутных фрагментов было очень легко организовать. Она снимала все неподалеку от станции, так как это была проблема, присущая всему городу в целом, проблема, которая не признавала ни географических, ни социальных барьеров; даже самые богатые не могли избежать этого, так как часто находились на попечении тех людей, которым они платили, чтобы те за ними ухаживали, а в выборе этих людей не всегда руководствовались здравым смыслом. Во время этих съемок Бренвен сама выступала перед камерой, брала интервью и делала комментарии.
В одном из старейших и самых элитных районов Сан-Франциско, воспользовавшись намеком уличного торговца газетами, она обнаружила горькую ситуацию, которая, она знала, станет вершиной, лучшим фрагментом во всей ее серии. В изящной старой усадьбе, которая выглядела закрытой, но хорошо ухоженной, как будто бы ее хозяин наезжал сюда очень редко, жили пять старых монашек. Этот дом был их монастырем, и об этом сообщалось на узкой латунной табличке, прибитой на дверях, которая не бросалась в глаза настолько, чтобы прочесть ее с тротуара. Эти монашки были последними в своем Ордене и жили в нищете, которую их гордость не позволяла им открыть. Когда Бренвен убедила одну из них впустить ее внутрь, она была поражена и когда-то изящной суровостью их жилья, и их возрастом — всем им было далеко за восемьдесят. В течение многих лет единственным человеческим существом, видевшим их, был священник, назначенный их духовным руководителем, а для его посещений они сохраняли свой лучший чай и покупали дорогие угощения, которые не стали бы приобретать для себя. Они буквально умирали от голода и были сбиты с толку современным миром, в котором более молодые их сестры покинули Орден, и ни одна молодая женщина не заинтересовалась тем, чтобы занять место ушедших.
Бренвен закончила свою серию двумя фрагментами о старых монашках, которых было невозможно забыть — настолько сильное они производили впечатление в своих просторных, средневекового вида одеяниях, которые почти, но не совсем скрывали их истощение. Тихими голосами они рассказывали о своем положении, называя только факты, в которых не было даже намека на жалобы или жалость к себе; их лица сияли светом их веры — тонкая, прозрачная кожа обтягивала, казалось, одни кости, когда они заявляли, что их Бог поддержит их. Образы этих финальных фрагментов врезались глубоко в память всех, кто их видел; они должны были тронуть всякого. Но самое лучшее было то, что на станцию посыпались пожертвования, и монашки и многие другие одинокие старики снова смогли купить себе еду.
Бренвен едва перевела дух после подобного успеха, когда ей позвонила Эллен.
Уилла Трейси нашли. Его сначала отправили в военный госпиталь в Германии для обычного медицинского обследования. После этого он прилетит в Вашингтон для беседы с чиновниками Госдепартамента. Поскольку он не был связан с разведкой или военным министерством, беседы должны занять всего лишь несколько дней, и ему не придется жить в специальной квартире. Он сможет остановиться у Эллен, и она его уже ожидала. Эллен сказала Бренвен, что ей следует приехать как можно скорее.
— Я приеду, — выдохнула Бренвен в трубку, — о да, я приеду!
Она собиралась как в тумане. Она так долго ждала этого, что сейчас почти суеверно боялась почувствовать радость или облегчение. Упаковывая вещи, она поймала себя на том, что ходит между шкафом и кроватью на цыпочках, как будто бы от малейшего ее неверного шага эта хорошая новость могла исчезнуть. В ту же ночь она села на одиннадцатичасовой рейс из Сан-Франциско в Нью-Йорк, откуда собиралась рано утром вылететь в Вашингтон.
Бренвен не была здесь всего лишь чуть больше года, но ей показалось, что она отсутствовала гораздо дольше, когда на взятом напрокат автомобиле помчалась на огромной скорости по дороге в Маклин, ища впереди взглядом знакомые ворота, через которые она въезжала в поместье Эллен.
— Даже и не думай об этом! — прикрикнула она на себя.
Она поставила автомобиль на стоянке, но не стала выходить из него. Закрыв глаза, заставила себя сделать несколько медленных, глубоких вдохов и выдохов, молча молясь: «Боже и все мои друзья там, помогите Уиллу благополучно добраться домой!» Этими же словами она молилась много раз раньше, но сейчас она надеялась, что повторяет их в последний раз. После этого она перекинула через плечо свою большую дорожную сумку и кожаную сумочку и взяла в руки чемоданчик с одеждой. Коленом она захлопнула дверцу авто, а затем направилась по вымощенной камнем дорожке к входной двери.
Эллен в пушистом голубом халате и с голубой лентой в упрямых волосах сама открыла ей дверь.
— Привет, дорогуша! Ну ты и рано!
Она обняла ее, непрерывно болтая, ловко освободила Бренвен от груза и подтолкнула к столовой.
— Мы как раз заканчиваем завтракать. Давай присоединяйся к нам. Могу поспорить, что ты даже крошки в рот не взяла в самолете. И не спала, ведь так? У тебя глаза просто запали! Немного еды и сна приведут тебя в порядок. Посмотри, Джим, дорогой, вот и Бренвен.
Бренвен с благодарностью позволила Эллен командовать — этого никто и никогда не мог делать лучше, чем Эллен Кэрью Харпер.
— Я вижу, что моя жена уже взяла вас в оборот, — хмыкнул Джим, поднимаясь, чтобы поздороваться с Бренвен. — Рад снова увидеть вас, рад, что вы приехали.
— Спасибо, — ответила Бренвен.
Она всегда с каким-то смущением отмечала, как это произошло и сейчас, что никогда не могла вспомнить, как же выглядит Джим, когда не видела его. Его обезоруживающе обыкновенная внешность была, как ей было известно, одним из тех факторов, которые сделали его выдающимся агентом ФБР. Он был среднего роста, среднего веса, с лицом ни красивым, ни безобразным. Его глаза были карими, и похожего светло-каштанового цвета были его волосы, хотя сейчас они были тронуты благородной сединой. Нужно было смотреть очень внимательно, чтобы разглядеть твердый подбородок, экономные движения или стальную мускулатуру, которые были тоже признаками его бывшей профессии.
— Ну вот, пожалуйста, и не говори, что ты не можешь есть, потому что никто не может устоять против печенья Ады. А ее омлет — это просто что-то волшебное, — сказала Эллен, ставя полную тарелку перед Бренвен, пока Джим наливал ей кофе из кофейника, стоящего на столе.
— Пахнет великолепно, — сказала Бренвен, — но кто такая Ада?
— Наша новая кухарка. Она живет здесь. Таким образом, у меня больше времени для Джима, и в доме остается кто-нибудь, если мы куда-то уходим. Но перейдем к важному. Сколько ты сможешь здесь пробыть, и почему ты не сказала нам, когда прилетает твой самолет? Мы бы встретили тебя в аэропорту.
— Я хотела взять напрокат машину. Я подумала, что она мне понадобится — например, чтобы съездить в Рейвен-Хилл к Бичерам. В моем распоряжении несколько дней. Я сказала, что у меня срочное дело и не знаю, сколько времени потребуется на его решение. Э-э… я так понимаю, что Уилл еще не приехал? Ты знаешь, когда его ожидать? Есть что-нибудь еще, чего ты не сказала мне по телефону?
Ответил Джим:
— Он прилетит на военном реактивном самолете в Лэнгли сегодня после обеда. Я поеду за ним. Я полагаю, что он пробудет у нас два-три дня, пока они не закончат беседовать с ним, а потом сообщат его отцу, что он вернулся. Если судить по тому, как с ним обращаются, то он скорее всего был тайным агентом — если, конечно, отбросить тот факт, что они разрешили ему жить здесь — но Эллен говорит, что, насколько ей известно, он не был никаким агентом. Конечно, она этого и не знала бы. А как по-твоему,
