Промчался через центр… Мимо Кремля, над которым уже почти четыре года развевается красный флаг. Вот Пречистенка, Садовая, Крымский мост, Калужская площадь. Началась окраина. Потянулся глухой длинный забор завода «Красный металлист». С одного взгляда заметно запустение: в фонарях крыш выбиты стекла, уцелевшие тусклы, загрязнены; кое-где под карнизами птицы свили гнезда. Среди многих труб завода лишь несколько дымятся; виден наконец действующий цех; блестят вымытые окна; блестят смоленые железные колонны корпуса.
Ого, и тут свежая вывеска! Над главными воротами красуется крупная надпись: «РСФСР. Государственный завод «Красный металлист». Рядом с вывеской — красное полотнище, на нем выведен призыв восстановить основу социализма — тяжелую промышленность.
А где же общежитие? Федя говорил: «Двухэтажный дом почти напротив заводских ворот». Наверное, этот… Стоп!
Вскоре я вторгся в комнату, где обитал Недоля. Скромная комната. На некоторых койках — одеяла серые, солдатские, на других — лоскутные, деревенские.
У стола сидели несколько молодых рабочих, слушавших газетную статью, которую кто-то читал вслух. Разглядев Федю, я помахал ему рукой. Чтение оборвалось. На меня вопросительно воззрились.
— Алексей Николаевич, здравствуйте, — сказал Недоля. И пояснил для всеобщего сведения: — Это товарищ Бережков… Который был моим командиром под Кронштадтом…
Этих слов было достаточно. Тотчас присутствующие заулыбались. Меня пригласили сесть, послушать статью Ленина. Но я повлек Федю в коридор.
— Федя, одевайся, едем!
— Куда?
— Ко мне, Федя! На оладьи!
— Какие оладьи, Алексей Николаевич?
— Мои! Из моей собственной муки.
— Ясно, не из чужой…
— Ты ничего не понимаешь! Я сам ее смолол. На своей мельнице.
— Как «на своей»?
— Да, Федя, на собственной. Я сегодня открыл мельницу.
— Алексей Николаевич, вы что-то не то говорите.
— То, именно то! Могу называть ее своей, если я изобрел ее?
— Конечно, можете.
— Она тебе, Феденька, адски понравится.
Чертя пальцем на стене, я поведал историю небывалых, поставленных вертикально, жерновов, сделанных из обыкновенного булыжника. Наконец Федя поверил. Поверил и восхитился.
— Здорово! Неужели так и мелет без отказа?
— Говорю же, едем на оладьи. Это моя первая мука. Кстати, Федя, я сегодня решился взобраться и на мотоциклетку. Она здесь, внизу…
— Мотоциклетка?!
— Пошли! Сядешь на багажник, и поедем. А дома потолкуем. Мельница, брат, это только так… Игра ума. База для дальнейшего! Эх, какая мастерская мне мерещится! Или, скажем, депо выдумок.
— Здорово! Только вам лучше всего поступить к нам на завод. Нам сейчас как раз не хватает таких… Таких, как вы.
— Нет, Федя, меня на службу не заманишь. Что ты так на меня глядишь? Ведь каждому свои путь. Я должен быть сам себе хозяином. Вольным изобретателем. Слышал такое: вольный художник? Тот, кому дороже всего свобода. Лучше, Федя, ты переходи ко мне работать. В депо выдумок. Построим потрясающий автомобиль, который мы с тобой придумали…
Федя потупился, отрицательно повел головой.
— Чего ты? Не согласен?.. Иди, одевайся. Потолкуем за оладьями.
— Мне не хочется оладий…
— Ну, что ты куксишься?
— Я не люблю оладий, — упрямо сказал он.
Он не стал объяснять, не решился поучать меня. Застенчивый, деликатный Федя стоял, переминался с ноги на ногу, но когда я сделал попытку вновь заглянуть в комнату, он решительно заслонил дверь. Ему теперь не хотелось, чтобы товарищи по общежитию видели его бывшего командира.
Так и пришлось мне вернуться в одиночестве домой.
16
На следующий день на мельницу пришли три или четыре женщины с мешками. Я с деловым видом принимал зерно, взвешивал, молол, выдавал муку. За помол я получал по четыре фунта муки с пуда. В этот день мне досталось около двадцати фунтов. Ночевать я опять пришел домой. Уплетая оладьи, я заверял Машу, что недалек день, когда вокруг нашего стола соберутся друзья и все будут удивляться, поздравлять меня с удачей.
Отправившись к особнячку утром — это было утро третьего дня моей мельницы, — я еще издали увидел нечто потрясающее. У мельницы выстроилась колоссальнейшая очередь. У самого дома люди сбились толпой. Там стоял крик, конная милиция оттесняла толпу и наводила порядок. (Тут над диваном вскинулась, словно сигнал, нога в коричневой штанине. «Конная?» иронически переспросил Ганьшин. «Ну, пускай пешая», — уступил Бережков.) Подняв над головой ключ от мельницы, я протискивался через толпу, крича во все горло, что я мельник.
В особнячок со мной вошли представители милиции. Мне было предложено предъявить документы, свидетельствующие о моих правах на мельницу. Что я мог предъявить? Милиция приступила к составлению протокола. Мне вменялось в вину беспатентное занятие промышленностью и торговлей, а также нарушение общественной тишины и порядка.
— Гражданин Бережков, подпишите протокол.
— А что же будет дальше? — спросил я.
— Мельницу мы опечатаем. Печати снимем, когда внесете штраф и все оформите.
— Какой же штраф?
Была названа сумма, превышающая в данный момент все мои возможности. Вот если бы мне разрешили продолжать молоть, располагать выручкой… Нет, об этом милиция не хотела и слышать. Сперва, гражданин Бережков, внесите штраф, потом будем разговаривать. Тяжело вздохнув, я подписал протокол.
В эту минуту дверь особнячка распахнулась. Нежданно-негаданно предстал Подрайский. До сих пор не понимаю, как сумел этот гроссмейстер черной магии выбрать столь подходящую минуту для появления, как ухитрился протолкаться сквозь толпу, осаждающую дом, и обойти милицию, которая никого на мельницу не пропускала. Несколько помятый в давке, без двух-трех пуговиц на пальто, видимо только что оборванных, но все же представительный, розовый, улыбающийся, он напомнил мне прежнего Подрайского, владельца таинственной лаборатории. Пожалуй, и усики начнет отпускать.
— Что тут стряслось? — Бархатный Кот вкусно чмокнул губами.
А я кинулся к нему, как к своему спасителю, указал на злополучный протокол. Подрайский не проявил никакого удивления.
— Что же, надобно выкладывать штраф, — мирно сказал он и с видом бывалого человека справился о сумме. Затем без дальних слов вытащил бумажник, отсчитал пачку дензнаков и положил на стол. Я был так поражен, что едва смог пролепетать:
— Анатолий Викентьевич, этот долг я в самые ближайшие дни…
Подрайский не дал договорить:
— Пустяки… Сочтемся…
Далее он предъявил властям различные свой бумаги, удостоверяющие его личность — личность
