Сейчас он пролетит над палубой, перелетит на другой борт, и тогда… И тогда конец. Стропы не выдержат такой резкой перегрузки… А ведь там, в кубрике, люди, и это я запер их как в мышеловке, это по моей вине они сейчас погибнут.
Не отрывая взгляда от катера, я поднял руку:
— На лебедках! Внимание!
Надо было точно уловить тот единственный миг, когда можно будет подать команду «майна!». Мне нельзя было ошибиться.
Едва только нос катера вышел над фальшбортом корабля, я повернулся к лебедкам и рявкнул:
— Майна!
На «Липецке» всегда были хорошие лебедчики, отличные лебедчики. Открыв клапаны на полный ход, они не опустили, нет, они бросили катер вниз, и он, перелетев над люком трюма, с грохотом и треском бухнул на палубу, у противоположного борта.
Я вытер рукавом пот со лба. Руки у меня тряслись, меня знобило, и я ничего не видел, кроме этого брошенного на палубу катера. Я вдруг почувствовал неодолимую усталость во всем теле… Промедли лебедчики долю секунды, и катер не попал бы на палубу…
Привалившись к переборке, я тупо смотрел на катер, на матросов, что-то кричавших мне, и никак не мог понять, чего им от меня надо. Мне страшно хотелось опуститься прямо на палубу и уснуть.
Кто-то тронул меня за плечо, и я услышал знакомый, чуть хрипловатый голос:
— Закури, Акимыч. Здорово сработано.
Передо мной стоял боцман и протягивал мне раскуренную папиросу. Его всегда недовольные, колючие глаза сейчас смотрели на меня с непривычной добротой. Я жадно затянулся дымом.
— Иди отдохни, Акимыч. Теперь нам ясно, что тут надо делать. Не беспокойся, все будет в лучшем виде.
«Теперь нам ясно, что тут надо делать…» Милый мой боцман, старый ты скрипун! Я готов был расцеловать его небритое, грязное лицо. Да разве я не знаю, что тебе и раньше все было абсолютно ясно?
Медленно поплелся я в свою каюту. Мне стоило больших трудов добрести до нее. Ноги стали как чугунные и не слушались меня. Обессиленный, прямо в одежде я повалился на койку и лежал лицом к переборке в каком-то оцепенении.
В дверь громко постучали. Я не ответил.
В наступившей тишине послышался тихий плеск воды. «Вода… Откуда здесь вода?» — с трудом соображал я сквозь дремоту. Вдруг пальцам рук стало холодно. И я догадался, что вода выливается из моих сапог и, наверное, течет ручейком по одеялу. Но я даже не пошевелился.
Скрипнула дверь. Было слышно, как кто-то вошел в каюту. Я равнодушно ждал, что будет дальше. Мне было все равно. И вдруг послышалось робкое, испуганное:
— Сергей Акимович!
Я стремительно повернулся. В каюте стояла Тамара. Я стал поспешно застегивать пуговицы своей стеганой фуфайки и никак не мог застегнуть — деревянные пальцы никак не могли справиться с гладкими круглыми кусочками пластмассы.
— Не надо, не вставайте!
Тамара шла ко мне.
— Сергей Акимович… Я… — Тамара остановилась посередине каюты.
И снова стук в дверь! Тамара беспомощно взглянула на меня и поспешно села на диван, испуганная и сразу посерьезневшая. Я приподнялся.
— Да, да, войдите.
В дверях стоял капитан.
Мне сразу стало жарко, и я вскочил на ноги.
— Простите, Илья Гаврилович. Я… я…
Капитан сделал вид, что не заметил Тамары.
— Ничего, лежите. Это пройдет. Я советую вам принять горячий душ и хорошо выспаться, Сергей Акимович. — Это в первый раз он назвал меня по имени-отчеству! — Вашу вахту с четырех до восьми я отстою сам. Вы отдыхайте. Спокойной ночи.
И капитан ушел.
Тамара всплеснула руками.
— Ой, что теперь будет! — прошептала она и кинулась к выходу.
Я рванулся за ней, но Тамара уже выбежала из каюты и захлопнула за собой дверь.
…Я еще долго стоял у иллюминатора, смотрел, как волны бились о его толстое стекло и широкими струями стекали обратно в море. Странно, но теперь я не ощущал усталости. Весь был переполнен радостью, ожиданием чего-то необычного.
Снизу доносились ритмичные вздохи работающей машины. «Липецк» шел на запад, к проливу Вилькицкого. Там нас ожидает ледокол. Он проведет нас к Диксону, а оттуда рукой подать до Мурманска…
Вот и кончился мой снабженческий рейс. Не будет больше выгрузок «своими силами»; не надо натягивать на себя не успевшую просохнуть робу и таскать по пояс в воде тяжеленные мешки и ящики; позади беспокойные бессонные ночи, когда не хватает времени, а море штормит, а груз надо вывезти на берег во что бы то ни стало, и приходится принимать самые рискованные решения…
А мне жаль, что все это уже позади; мне жаль расставаться с кораблем, с моими товарищами по рейсу, с редкими, крохотными островками, к которым ближе чем на две мили судно подойти не может; жаль этого хмурого низкого неба; мне жаль расставаться с Арктикой…
На толстое стекло иллюминатора начали опускаться лохматые хлопья снега. Одиночные пушистые снежинки робко касались стекла и тут же пропадали, превращаясь в тонкую струйку воды. Но снег повалил гуще, и вот уже все стекло оказалось залепленным толстым слоем. Ну что ж, до свиданья, Арктика! До следующего лета!
КРУТАЯ ВОЛНА
Все лето дул холодный, резкий норд-ост. Кончался сентябрь, а льды в бухте так и не разошлись. От ветра ледяные поля крошились и с треском лопались. Повсюду громоздились бесформенные груды торосов.
На берегу бухты стояла невысокая худенькая девушка с кроткими голубыми глазами и долго смотрела на ледяной хаос. Потом она грустно вздохнула и поднялась на пригорок. Там стоял маленький домик с радиомачтой. А через час она торопливо бежала вниз, где у самого берега бухты зябко жались к земле три рубленых домика полярной станции. Рывком распахнув дверь, девушка вбежала в столовую зимовки, или, как ее называют, кают-компанию. Здесь обычно проводили свое свободное время зимовщики. И сейчас в просторной комнате сидели две пары шахматистов. Начальник станции Тимофей Иванович Крылов, пожилой, плотный мужчина с большими залысинами на лбу и с крупным рябоватым лицом, сидел в кресле и задумчиво посасывал потухшую трубку. Несколько болельщиков молча следили за игрой.
Девушка обвела всех сияющими глазами и воскликнула:
— Товарищи! Слушайте, какую я радиограмму приняла сейчас с Диксона! — И, четко выговаривая слова, она торжественно прочитала: — «Вам вышел ледокольный пароход «Прончищев» точка примите меры разгрузке максимально короткий срок точка».
Шахматисты на мгновенье подняли головы, равнодушно посмотрели вокруг и снова склонились над досками. Метеоролог Петя Заиграев, коренастый парень лет двадцати пяти, с толстыми добрыми губами и сонным взглядом сероватых глаз, подошел, взял из рук девушки синенькую полоску радиограммы, прочитал вслух еще раз и вернул обратно.
