свою не сберегший, да не мог…
В тот жуткий вечер — все, что помнилось телохранителю — они втроем: месинара, он и горничная правительницы — находились в излюбленном Анантой местечке для отдыха. Это было поместье у Черного озера, выстроенное почти на границе с союзным Ралувином. Пейзажей, красивее и загадочнее черноозёрных, Айнор не видывал в своей жизни нигде и, поскольку одарен был живым и пытливым воображением, а также обучался грамоте и любил читать, то именно такими представлял себе неведомые земли, обрисованные в книгах древними сказителями — земли мифической Рэи.
Чем занимались они, какие разговоры вели, охранник не мог бы рассказать теперь при всем желании, ибо исчезли тогдашние события из головы его, как и не бывало. Но что-то происходило в те часы; необъяснимый провал, разделивший память Айнора на две жизни — до исчезновения месинары и после — глодал телохранителя смутными догадками и злыми угрызениями совести: «Не уберег!» Нейлия же, горничная, тоже ничего не смогла бы объяснить по причине безумия, которое стряслось с нею тогда же…
А вот что помнил Айнор — так это погоню. Он бежал, гонясь за призрачными тенями, явившимися, как ему теперь казалось, со стороны Обелиска Заблудших. Небо заполнял серебристый свет холодной луны, земля наводнилась чудовищами Дуэ. Наверное, ими и были те невнятные тени…
И шепот… Вкрадчивый свистящий шепот из другого мира, усиленный эхом — это тоже не мог позабыть Айнор. Он и хотел бы считать все это сном, да не было возможности. К тому же слишком болели переломанные ребра…
Спас его тогда шлем в виде волчьей морды, обшитый волчьим же мехом, со свисающей до самых лопаток седовато-серой шкурой, притороченной сзади по краю головного убора. Иначе тот удар раскроил бы череп телохранителя вдребезги…
И еще помнил крик Ананты, за которой и бросился… Маску помнил, ею оброненную. Только после смерти мог человек освободиться от вечной своей маски. И плохи были дела месинары, коли не смогла она уберечь свое лицо от поругания…
Айнор открыл глаза, сощурился на ярком полуденном солнце и, вытащив из кармана бережно припрятанную маску госпожи, разгладил ее на колене. С трепетом касались пальцы тонкой и нежной, словно кожа самой правительницы, ткани маски. Но увы — не мог вспыхнуть в этих миндалевидных прорезях огненный, как у Эфэ, взгляд темно-карих глаз Ананты. Пустой и безжизненной была маска. Такой же, каким становится тело убиенного в момент последнего вздоха. Возможно, размышления над пугающей метаморфозой и готовы были подтолкнуть память Айнора к правильной тропинке в лесу забвения, но тут в стороне городских ворот телохранитель приметил суету. Туда явно сбегалась толпа.
Морщась от боли в искалеченных боках, Айнор поднялся с пенька и коротко, но пронзительно свистнул коню. Малюсенькое белое пятнышко на пределе видимости в конце поля едва ли не в то же самое мгновение очутилось рядом, приняв облик Эфэ.
— Пойдем-ка со мной, мальчик.
Эфэ тогда тоже был там. На Черном озере. И с ним ничего не случилось, хотя твари неразумные боятся проявлений Дуэ и дуреют от них куда больше, чем люди, ибо чуют сильнее. Айнору всегда казалось, что Эфэ куда разумнее многих двуногих, которых довелось узнать телохранителю за свою тридцатилетнюю жизнь…
Вот и на сей раз конь выказал понимание: он безропотно, шагом, последовал за хромающим другом, изредка склоняя узкую изящную голову на гибкой шее и тычась носом в правую ладонь Айнора, которая все еще хранила запах краюшки. Эфэ не был голоден, он даже устал от еды, которой его закармливали конюхи в эти дни. Но с хозяйкой и ее телохранителем он вел себя как настоящий мальчишка: выпрашивал лакомства, озорничал, ластился, капризничал, но в то же время, когда было нужно, слушал их приказы с завидной даже для вышколенных собак дисциплинированностью. И это «когда нужно» он улавливал безошибочно.
Кареты регента и наших путешественников поравнялись друг с другом на расстоянии примерно двух часов езды от столицы. Регент, господин Кэйвэн К, церемонно приветствовал доктора и сыскаря из окошка, придерживая занавеску холеной рукой в перстнях.
— Из Цаллария возвращаются, — пояснил возница, которого сменил на козлах Гарт и который теперь отдыхал внутри кареты. — Переговоры у них идут с этими красномасочниками…
Он недвусмысленно хмыкнул, давая понять свое отношение к привычке носить маски столь жуткого цвета. Ольсар в этом вопросе придерживался нейтралитета: алые маски его не пугали и не отталкивали, и если уж говорить не с точки зрения эстетизма, то государственный цвет масок целенийцев был гораздо менее сочетаем с мыслью о живом и здоровом, чем в Цалларии. Но куда деваться от патриотов? И сыскарь скрыл улыбку под белым забралом. Нечасто приходилось ему проделывать такое, но сейчас объяснять свою иронию было бы некстати. Да и долго, и, как показывал опыт прожитых лет, бессмысленно.
Уступив дорогу карете более знатного соотечественника, Гарт легко щелкнул бичом над головами лошадей, и они двинулись следом, отставая ровно настолько, чтобы пыль от переднего экипажа успела осесть на землю.
— Ну что ж, незаметно въехать в Каанос нам, похоже, не удастся… — пробурчал доктор Лорс.
— Вы правы, — вздохнул Ольсар, которому как раз больше всех и хотелось попасть в город без лишних глаз.
При ясном свете солнца Каанос было видно издалека. В отличие от цалларийской столицы — Фиптиса — главный город Целении строился на равнине. Внутри его стен нашлось место даже обширным пастбищам и паркам. А потому Фиптис, раскинувшийся на горах, путник мог бы заметить вдалеке и не в столь ясную погоду, притом разглядеть почти весь, во всем его нескромном великолепии — Городом Дракона еще называли в Целении недружественную столицу. Впрочем, кто знает: может, и у цалларийцев были какие-то весомые претензии к «беломасочникам», может, и у Кааноса в их устах существовало какое-то прозвище…
Застарелая это вражда, до того застарелая, что уж и истоков ее не вспомнить. Спасибо хоть не докатывались до войн последние несколько веков. Месинара Ананта, равно как и ее предшественницы — все женщины, — вела мудрую политику, позволявшую уберечь родное население от этой постыдной и уничтожительной напасти. А месинор Ваццуки — владыка Цаллария — да кто его знает, что он там приказывал своим подданным. Ольсар ведал только, что Ваццуки был человеком очень умным, но ум его соседствовал с ядовитой ироничностью, а змеиная проницательность — со змеиным же коварством. Сведений о дурных деяниях цалларийцев в общем и месинора Ваццуки в частности у сыскаря не имелось.
Как бы там ни было, налицо оказывалось то, что каменный град Фиптис был еще и морским портом, а Каанос — только речным; по всем архитектурным признакам Фиптис мог считаться не иначе как городом, а вот равнинный полудеревянный Каанос — только большой деревней. Но как бы там ни было, родиной Ольсара являлся Каанос, а потому дух сыскаря был привязан к его незатейливым добродушным постройкам и тенистым паркам в излучинах реки Забвения. Многоярусный же Фиптис, куда однажды попал целениец, привел беднягу в ужас: он понял, что без провожатых заблудился бы там в минуту и без малейшего шанса самостоятельно выбраться к гавани.
Встречать карету с регентом Кэйвэном К, его помощником и их телохранителями сбежалось немало зевак. Воспользовавшись моментом, умница-Гарт выправил коней так, что, обогнув препятствие, экипаж очутился далеко от столпотворения. Однако чуткий Ольсар просто кожею почувствовал на себе пристальный взгляд. Он отодвинул занавеску и выглянул наружу. Смотрящий оказался нелепо забинтованным незнакомцем, возле которого, балуясь, жевал растрепанные повязки белый конь необыкновенной красоты. Однако раненый здоровяк был так занят наблюдением за экипажем, что на время позабыл отталкивать от себя лошадиную морду. Сцена эта была столь забавна, что Ольсар, признав в широкоплечем статном молодце телохранителя месинары, а в скакуне — ее любимого Эфэ, не выдержал и громко расхохотался:
— Доктор, вот полюбуйтесь. Это вам о нем говорили, будто лежит парень при смерти!
Лорс Сорл только махнул рукой. Он чудовищно устал с дороги и готов был променять все что угодно на горячую ванну, вкусный обед и сон в мягкой кровати. В отличие от неприхотливого Ольсара, он не привык
