Душехранитель

К новым обстоятельствам молодой человек привыкал долго. Беспорядки в Грозном уже начались, а он все еще раздумывал, не появится ли возможность вернуться в Чечню. Родителям было проще: они привыкли к кочевой жизни. Вольный воздух степей, образ мыслей и поведение коренных жителей Казахстана — все это очень повлияло на переселенцев с Кавказа. В родной республике казахи вели себя как гости. Редко кто из них занимался хозяйством, отношение людей к земле было, по рассказам отца, очень пренебрежительным. Одно слово — дети кочевников, не знающих родины, да и не желающих знать ее. Вольные всадники, и дом их — юрта, которую где захотел, там и поставил. А не захотел — собрал и поскакал дальше. Разве можно уязвить сердце вечного странника, ворвавшись в его дом? Разве можно поработить душу человека-«перекати-поле»? Нет. Но древние умели платить за свою свободу, а времена меняются. И пришлось детям степей осесть. А дух отцов жил в них по-прежнему…

Очень много переняли у соседей-казахов насильно подселенные к ним вайнахи, прожив среди степей не одно десятилетие. Особенно — молодые чеченцы. В край своих дедов они возвращались другими: поверхностными, почти утратившими дух и мудрость предков, их культуру. Самым страшным проклятием у древних нахов было выражение: «Пусть в твоей сакле погаснет очаг!» Пока сакли пустовали, огонь погас во многих очагах. Сохранились лишь искорки — то здесь, то там. Пряча эти искорки, те, кто еще не утратил память, бежали прочь. Оставались другие, позабывшие все. Оставались, умирали, убивали, обманываясь заревом совсем иного огня… И не было победителей. Была только война, бесконечный бой. Монстр, восставший из небытия, исчадие, вырвавшееся из подземелий Этера[64], требовало новых и новых жертв. Жадная, ненасытная тварь…

«Хранителям искорок» теперь было нелегко создать свой очаг. Им снился дом. Нет, не тот, не нынешний, с черными пастями пустых оконных проемов, с обугленными стенами, которые изрешетили дыры от пуль и снарядов… А прежний, погруженный в яркую, буйную зелень деревьев, нарядный, подмигивающий уютным светом окошек. Каким они запомнили его навсегда…

Многие ростовчане подозрительно косились на Хусейна, когда узнавали о его национальности. Проблемы же с личной жизнью, с Настей, продолжались и после переезда. Родители Незабудки упрямо не хотели признавать их отношений, несмотря на то, что их дочь и Усманов были влюблены друг в друга со школьных лет и за это время он ни разу, ни словом, ни делом, не дал повод судить о себе как о плохом человеке.

Мать Аси (так называли девушку близкие) высказывалась о Хусейне примерно в таких выражениях: «Мы уехали из Грозного не для того, чтобы ты и здесь продолжала встречаться с этим своим чеченом. Нам не нужен зять из этих». Усмановы, конечно, тоже не были в восторге от сердечного выбора сына, однако проявляли большую сдержанность. О своей любимой Хусейн не слышал от них ничего дурного, но и обсуждать кандидатуру Насти на роль невестки они особо не жаждали. Эта ситуация тянулась уже многие годы. Вся проблема заключалась в национальности. Незабудка не давала согласие на замужество никому из кавалеров, обильно «поставляемых» матерью и теткой, в то же время и убегать с возлюбленным в неизвестность не решалась. Они оба считались с мнением родителей, их воспитали в строгости, и, наконец, они были довольно инфантильны. Достаточно всего лишь такого факта: дальше поцелуев и объятий их отношения не заходили, и в свои двадцать пять Ася оставалась девственницей. Усманов предлагал ей сделать какие-нибудь решительные шаги вроде побега или тайной регистрации брака, но Ася отступала в страхе перед своей и его родней. А делать что-то вопреки ее доброй воле ему не хотелось. В душе Хусейн ругал себя, в самые тяжкие минуты даже обзывал «не мужиком», однако ничто не сдвигалось с мертвой точки. Однажды в сердцах он сказал ей: «Я тебя украду!» Ася побледнела, ее затрясло, с ней едва не случилась истерика. И он замолчал, боясь, что ее родители осуществят угрозу перебраться в другой город, подальше от «этого чечена». Он, конечно, поехал бы следом, но… все повторилось бы, как в Грозном, как в Ростове. Бросить Настю он тоже не мог, хотя в отчаянии частенько подумывал, что вино, которое они месят в виноградной бочке уже много лет, давно скисло, превратилось в уксус и теперь жжет их обоих. Он любил Незабудку и знал, что она тоже любит его. Пусть по-своему, пусть не с той безоглядной пылкостью, страстью и безрассудством, как умеют любить своих избранников другие женщины. Но именно такая любовь, как у Насти, являлась для Хусейна главной ценностью. Хотя не хватало понимания, не хватало тепла, не хватало друзей. Настоящих. Таких, каких он, идеалист, навоображал себе в мечтах.

И потому Усманов инстинктивно тянулся к людям, которые не отторгали его, не смущались едва заметного, но все-таки акцента, не косились. Таких было мало. Но ради таких он готов был стоять горой. Видимо, все это и привело его в ту компанию, где он познакомился с Дмитрием, его парнями, а вскоре и с Владом. Уж здесь-то на паспортные данные внимание обращали в последнюю очередь. Смотрели больше, «что ты за фрукт» и можно ли тебе доверять. Однако назвать это настоящей дружбой было нельзя. А в дружбе, именно в дружбе нуждался тот «мальчишка», что никак не хотел покидать сердце и душу Хусейна. Не был Усманов одиночкой…

Когда Ромальцев попросил об одолжении — присмотреть за некой женщиной (которую, к слову, Хусейн в тот день так и не увидел, хотя просидел под ее окном почти сутки) — тот самый «мальчишка» в Горце несказанно обрадовался. Это был очевидный акт доверия: Хусейн понял, что речь идет о самом близком для Влада человеке, и отнюдь не о сестре. Выспрашивать подробности по законам кавказской этики не принято. Раз друг тебе говорит, что ему что-то нужно, то ему это действительно нужно. Не испытывая ни тени сомнения, не задумываясь о возможной опасности, Хусейн сразу дал согласие и честно выполнил обещание. С тех пор их приятельские отношения крепли. Ромальцев оказался очень интересным человеком и отнюдь не «размазней», как величал его Дмитрий Аксенов. Усманов был философом, очень эрудированным созерцателем, человеком неглупым, пусть и нерешительным в некоторых вопросах. И, как выяснилось, хваткий, дерзкий и прагматичный Влад имел с ним немало точек соприкосновения во взглядах на жизнь. Они беседовали часами, они говорили почти обо всем. Однажды Хусейн чуть было не рассказал ему о Незабудке, но вовремя остановился: Влад предпочитал не говорить о личном, а потому своей откровенностью приятель мог бы поставить скрытного Ромальцева в слишком неудобное положение.

О бенойской операции знали двое. Аксенов и Ромальцев. Полностью — только Ромальцев. Дмитрий — в общих чертах. Дмитрий не очень хотел втягивать сюда еще и Хусейна, однако помощь Усманова оказалась необходимой.

Влад, заваривший эту кашу со спецслужбами, должен был присутствовать вблизи места проводимой операции как гарант того, что его сведения были правдивы. Он хотел присутствовать там, дабы убедиться в успехе, увидев результат акции собственными глазами. И, наконец, у него было еще какое-то дело в одном из бенойских аулов, о чем он, по своему обыкновению, не распространялся.

То, что операция более чем серьезна, Хусейн понял уже с того момента, как были произнесены слова «Альфа» и «Вымпел». При этом он узнал, что в этих антитеррористических группах работали и спецназовцы-чеченцы, ингуши, осетины, однако они почти всегда отказывались участвовать в подобных мероприятиях, ссылаясь на риск последующей кровной мести им и их родным, если кому-то станут известны имена. Так было и на этот раз. И потому участие в операции Хусейна, хорошо подготовленного физически, было оправдано: инкогнито, он послужит своеобразным «прикрытием» Ромальцеву и сможет пригодиться, если потребуется переводчик, потому что жители Горной Чечни либо вообще не говорят по-русски, либо говорят очень плохо.

Влад не настаивал, он предложил приятелю право выбора даже после того, как посвятил его в некоторые планы будущей операции. Но Хусейн не отказался, и двойная опасность, о которой упредил друг, не смущала молодого человека нисколько. Дмитрий пообещал организовать эту «командировку» так, чтобы никто ничего не узнал об Усманове и его роли в бенойском деле.

Часть отряда «вымпеловцев» высадила Ромальцева с Усмановым близ того местечка, куда стремился Влад, и отправилась дальше, на север.

В лесу им пришлось немного подраться. Хусейн долго не мог заставить себя ударить друга в лицо. Влад разрешил его сомнения, уповая на рефлексы, напал на приятеля и подставился. Богатырский удар Горца последовал незамедлительно. Глядя на то, как Ромальцев обливается кровью, Хусейн тяжело вздохнул. Зато теперь, с раскровененными губами и в заляпанной одежде лже-пленник выглядел куда убедительнее.