Похороны зимой в Сибири — процесс не только печальный, но еще и очень сложный. Могильщикам приходится ковырять смерзшуюся землю. Провожающие коченеют от холода, затем пьют водку у свежего холмика земли, смешанной со снегом. Пьют даже непьющие, лишь бы согреться. Им уже не до покойника, не до скорби.
Тридцать первого декабря на Гусинобродском кладбище Новосибирска по соседству хоронили сразу двоих — чью-то безвестную бабушку и бизнесмена, Станислава Антоновича Саблинова.
Родственники покойной бабушки с завистью косились на провожавших Саблинова, которые имели возможность погреться в своих автомобилях. Видимо, богатый и уважаемый был человек, если уж сопровождает его столько народа… Много венков, много хорошо одетых людей. Единственное, что объединяло собравшихся у обеих могил — ни единой пролитой слезы.
Андрей стоял справа от Рушинского, сцепив иззябшие руки и глядя в открытый гроб, на желтое лицо покойника. Серапионову было очень холодно, он старался отвлечь себя мыслями о чем-нибудь постороннем, не думать о замерзших конечностях и ноющей боли в исколотом иглами мороза лице. Как встретишь Новый год, так его и проведешь. Неужели весь следующий год — на кладбищах? Бр-р-р…
Весть о смерти отцовского компаньона дошла до него позавчера.
Они со Снежаной сидели в актовом зале школы, где училась Оксанка. Это был второй утренник в школьной жизни первоклассницы и первый, на котором сумел поприсутствовать Андрей. Снежана тщательно создавала иллюзию благополучной семьи, постоянно обращаясь к Серапионову с пустячными вопросами и глуповатыми замечаниями. Он держался подчеркнуто отстраненно, однако ради дочери все же сел рядом с ее мамашей, как бы неприятно ему ни было.
Первоклашки шумели, и учительнице стоило многих сил организовать этих «снегурочек», «снежинок», «гномов» и «пиратов». Их возня утомляла. От скуки Андрей поглядывал на часы.
В зале пахло хвоей, шоколадом и мандаринами — вот сочетание «новогодних» запахов, заставляющих любого, кто застал советские времена, вспомнить свое детство. И это немного примиряло Серапионова с нелепостью происходящего действа. Дед Мороз заставлял ребятишек петь и рассказывать стихи, за это он выдавал им подарки, а Снегурочка пыталась создать видимость веселья и занять чем- нибудь остальных.
Оксанка петь не умела и не любила, но Снежана похвасталась, что к утреннику они разучили какую- то песенку.
Девочка долго упрямилась. Дед Мороз правдами и неправдами все же уговорил ее подойти к фортепиано. Аккомпаниаторша заиграла, и Оксана запела по ее кивку. Девочка и при обычном разговоре немного гнусавила, в подражание Снежане растягивая слова, а уж во время музицирования…
Ребята хихикали, да и взрослым с трудом удавалось сдерживать смех. Андрей улыбнулся и покачал головой:
— Elle ne chanter a pas[67]… — пробормотал он, грустно констатируя факт.
— Вот именно! — с возмущением подхватила Снежана, приняв его «апарт» за обращение к ней, и гневно покосилась на соседей. — Шантрапа, мешают ребенку петь! Что за воспитание?!
Серапионов расхохотался.
— Андрей Константиныч! — раздался шепот у него над ухом, и Андрей поднял голову.
Склонившийся к нему Борис добавил, что у него весьма неприятные известия и что им нужно выйти, поговорить.
— Снежана, я уезжаю, — сказал он бывшей подружке и слегка помахал рукой Оксане.
На лице девочки появилось выражение глубокой обиды, серые глазки заблестели, наполняясь слезами. Андрею было жаль огорчать и разочаровывать дочку, да еще и перед праздником, но ничего не поделаешь. У Бориса что-то серьезное, это очевидно. Оксана стояла, опустив руки и глядя вслед отцу, и тот не нашел в себе сил оглянуться.
В коридоре помощник сообщил:
— Андрей Константиныч, сейчас звонили из Новосибирска. Саблинов скончался. Вчера вечером. Константин Геннадьевич и Виктор Николаевич хотели бы, чтобы вы приехали на похороны.
— Когда похороны? — Серапионов надел пальто.
— Тридцать первого.
— Понятно.
Хлопнула дверь. Из актового зала вывалилась Снежана.
— Андрей! Ну как же так?! Она ведь так ждала тебя, а ты… Ну неужели нельзя посидеть еще полчаса?
Серапионов посмотрел на часы и повернулся к Борюсе:
— Поезжай, возьми мне билет на тридцать первое. Во сколько похороны?
— В три…
— Какие похороны?! — испугалась Снежана, однако Андрей осадил ее коротким взглядом, чтобы не забывалась и не вмешивалась в то, что ее не касается.
— Бери на ночной рейс…
Ч-черт, еще эта разница во времени с Новосибирском… Он снова разделся, перекинул пальто через руку. Обижать Оксанку не хотелось, но мысли уже потекли в другом русле. Что-то случилось там, в Сибири…
Утерев слезы, девочка радостно бросилась на шею вернувшемуся отцу и с благодарностью расцеловала его. Андрей погладил ее по спине, ласково шепнул на ухо: «Не расстраивайся, детка, я остаюсь, я с тобой».
Саблинов не отличался хорошим здоровьем, но Серапионов как бывший медик знал, что такой тип людей, страдая от всевозможных недугов, жалуясь и «тлея», чаще всего переживает многих своих ровесников. Может быть, смерть ему «устроили»?
Молодой человек ничего не ведал о том, что уже несколько месяцев происходило у «Саламандр». С Константином Геннадьевичем они не общались, и Андрею не было дела до их проблем. После той истории с диском между отцом и сыном произошел разрыв. Серапионов-старший был уверен, что устранил всех ненужных свидетелей в обход сына, Серапионов-младший не мог простить ему этой подлости. Каждый держал в душе крупную обиду на другого. Андрей ушел в работу и старался не вспоминать ненужных вещей. А делать это он умел. К счастью для себя — умел. Иначе жить ему было бы невыносимо…
И вот теперь, стоя в снегу у гроба Саблинова, Андрей смотрел на отца, прощавшегося со старым другом, и пытался уловить, почуять, найти ответ на свой вопрос… Константин Геннадьевич был полностью
Рушинский тихонько подтолкнул Андрея локтем:
— Андрюш, давай-ка после похорон — ко мне? Разговор у меня есть…
Значит, действительно дело нечисто. Андрей кивнул.
Виктор Николаевич жил в центре, неподалеку от собора Александра Невского, недавно реконструированного и вновь освященного: в советские времена из храма сделали хранилище кинопленок и лишь в конце восьмидесятых городские власти распорядились восстановить православную святыню. Когда Андрей вышел из машины, Красный Проспект оглашали колокола, сзывая прихожан на вечернюю службу.
Воздух был чист и кристально прозрачен, как всегда в такой мороз. Пушистый иней окутывал веточки берез, тянувшихся в звездное небо: зимой в Новосибирске темнеет очень рано, и все же по сравнению с приполярным Питером тут есть хотя бы несколько светлых дневных часов, временами даже солнечных, как сегодня. По мосту над автовокзалом, светя окнами вагонов, с грохотом промчалась электричка. Напротив здания «Картинной галереи» белела вытесанная из снега скульптура — нелепый куб с поздравительными надписями и цифрами грядущего года.
Рушинский сам сварил грог, и они с Андреем сели в зале поближе к камину, отогреваясь после похорон.
Огромный «мраморный» дог Виктора Николаевича, Ремарк, задумчиво положил морду на колени хозяину, философски разглядывая гостя. Серапионов ему не понравился, но пес был отлично выдрессирован
