и построек. Серапионову стало не по себе, а кроме того он уже устал. Пожалуй, пора в палату. Да уж… закинуть, по обыкновению, в рот пару горстей разноцветных таблеток, получить в свои до синевы исколотые вены очередную инъекцию — и спать. Нормальный распорядок дня, образ жизни, ставший для некогда активного и живого Андрея почти привычным.
— А я смотрю-смотрю: чай, не Андрюшка ли? — послышался знакомый голос.
Сдавленный корсетом, Андрей неловко обернулся. Рушинский! Наваждение? Да нет, вот он! Постарел чуть-чуть, но в целом — прежний Рушинский!
— О-о-о, здравствуйте, Виктор Николаевич! — Серапионов с искренней радостью обнял друга покойного отца.
— А ты что это так осунулся, Андрюш? Да и вообще — что здесь делаешь? Ошейник этот… Что случилось?
Серапионов с неохотой — не любил он распространяться о болезнях — в двух словах рассказал об авиакатастрофе трехлетней давности. В глазах Рушинского мелькнула жалость:
— Ну, спасибо хоть жив остался, — Виктор Николаевич осторожно похлопал его по плечу. — А хворобы — это преходяще. Молодой, справишься… В нейрохирургии лежишь?
— Да. На третьем этаже.
— В другой раз — завтра-послезавтра — обязательно заскочу. Давай присядем, что ли? Набегался я за сегодня…
Рушинский двинулся к деревянной скамейке в беседке.
— Вы садитесь, мне нельзя… — Андрей с усмешкой показал на свой «воротник».
— Да, да… вижу, вижу… Эх… А у меня вот Аллка на старости лет выдала: с аппендицитом слегла. Вишь, как оно выходит! Не она бы — так и не встретиться нам… — Рушинский слегка поддернул брючины и с кряхтением уселся на низенькую скамейку.
Затем он вытащил сигару и вкратце рассказал о том, как живет и работает в Мюнхене.
— Еле-еле доехал сегодня. Улочки узенькие, да еще все и поперекрыли из-за этого шествия- карнавала. Весело тут ребята живут, ей-ей…
— Ну, не скажите, — Андрей прислонился к колонне: очень устали ноги, но пообщаться со старым знакомым хотелось вопреки всему. — Тут даже бухают по расписанию…
Виктор Николаевич фыркнул и, хлопнув себя огромной ладонью по ляжке, расхохотался:
— Ох, и не поверишь! И охота по принципу «Подстрелил — выпусти!» Я ведь, ты знаешь, в Сибири любил поохотиться. Был у меня знакомый под Барнаулом, к нему в сезон нагрянешь, гончих возьмешь — знаешь, белые такие с рыжими подпалинами, ла-а-асковые, лишний раз ни за что не гавкнут!.. И в лес! Душу отведешь, потом и дела как надо идут… А тут один раз поехал, так больше и не хочется… Лицензии, договоры, налоги какие-то, холера их разберет, что еще, я сам запутался в этих бумажках… Тьфу ты, думаю, ну их к такой-то матери! Лучше мы, вон, с Викой, младшей моей, в тир сгоняем… Вичка-то моя тут на врача учится!
Андрей улыбнулся. Помнил он, помнил обеих дочерей Рушинского. Ольгу-красавицу лучше помнил, чем маленькую Вику. Наверное, старшая уже замуж вышла.
— А что, Андрюш, давай как выпишешься — к нам? Местных в гости не дозовешься, а если и дозовешься, то червонеешь потом из-за порядков ихних… Было один раз: я им от души, все на стол, вечер вот такой, — (Виктор Николаевич показал большой палец), — а по уходе эти болваны все обоср…ли: смотрю — кто деньги, кто чеки под тарелки запихивает. Кошмар какой-то. Я раньше-то в буржуяндиях не жил, так, от знакомых слышал про это, да не верил. А тут — на своей шкуре, как говорится… Тоже плюнул, теперь в рестораны коллег вожу. Хотят расплачиваться — пусть расплачиваются… Не понять нам их, Андрюша… Так зайдешь?
— Да с удовольствием!
— Ну, давай, давай, парень… — Рушинский поднялся и снова тронул плечо Серапионова. — Поехал я, время поджимает. На днях заскочу. Надо тебе чего-нибудь привезти?
— Да нет, ничего не надо. Разве что книгу какую-нибудь…
Рушинский подмигнул:
— Али журнальчик непристойного содержания? А? А?! Ха-ха-ха! Ну все, бывай!
Они обменялись рукопожатием, и бодрячок-Рушинский покатился в сторону парковки. Андрей долго смотрел ему вслед.
Виктор Николаевич покачал головой. Изменился Андрюшка, сильно-сильно изменился. Просто другой человек. Болезнь — она, конечно, всегда людей меняет, но чудилось Рушинскому, что не только в ней дело. Вот Ольге сюрприз будет! А то все тайком фотографии с того Нового года разглядывает, за все три года, что они здесь, ни на одного парня даже не взглянула. Так ведь лучшие годы растранжирила бы, весь цвет, не попади мать в эту больницу. Может, и у Андрейки к Оле что-нибудь в сердце появится, кто знает. Ну, молодежь! Знать, судьба… Вовремя Аллу прихватило, прости господи! Рушинский усмехнулся.
Серапионов же утомленно вытянулся на своей кровати. Толстозадая медсестра подала ему два стаканчика с лекарствами, молча поставила укол и удалилась. Андрей закрыл глаза и тут же провалился в сон.
ВНЕ РЕАЛЬНОСТИ. НИКОГДА. РОСТАУ
Одним богам ведомо, сколько времени стоит лагерь полководца под стенами Инну. Неявны и неясны цели полководца — даже для него, правой руки властелина. Оправа талисмана на шее вечного воина до сих пор пуста, хоть и родилось недавно Пятое Солнце… Расколото и сожжено в прах сердце повелителя, и не собрать его, и не воссоздать талисман.
Юноша предложил провести переговоры с защитниками Храма, но расхохотался полководец и поднял на смех его затею.
—
Но бой не решал ничего. Снова — стенка на стенку. Снова — сотни смертей, боль, раны, мучения. Ни шагу вперед, ни шагу назад.
Пустыня алела зноем. Песок, напитавшийся кровью, высох и стал черен, словно доспехи полководца и его воинов.
И бился юноша со жрецом Инну, человеком, закутанным в черный плащ с широким капюшоном. И все больше овладевала его сознанием мысль: это противостояние — бесцельно. С каждым ударом ему все больше казалось, что рубит он собственную плоть. Зачем? Никто не помнил истоков этой войны. В сердце юноши уже не было прежней жажды мести. Мести за что? Даже этого он уже не помнил…
Он видел, как убитый им капюшоноголовый жрец возродился в прекрасной птице Бену, как воспарил он над капителями колонн храма, как бросилась к воскресшему Попутчику огненновласая жрица Нефернептет…
Что-то замерцало в памяти юноши… Больше нет сил убивать, нет больше места ярости. Уйти, спрятаться, разобраться во всем — вот чего захотелось лучшему воину полководца. Сомнения, давно уже овладевшие душой верного пса, палача, воителя, дали побеги, и там, где прежде была выжженная пустыня, где высился алтарь Мести, ныне разрастался зеленый оазис. Корни тянули все соки из навязчивой идеи уничтожения. Из Смерти возрождалась Жизнь…
ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. СПУСТЯ МЕСЯЦ ПОСЛЕ ТРАГЕДИИ ТЕСНАУТО. РЭЙСАТРУ
Силища несметная в этих горах! Настоящий энергетический «узел»! Фирэ знал только одну такую «развязку» на Оритане, и даже там силы было гораздо меньше…
