ничего. Я два километра нес на себе его тело. Нас зажали… со всех сторон. Я крошил этих гадов пачками, но они лезли и лезли… Мама, я почти постоянно бываю пьян, разве можно не пить после всего этого? Мама, меня здесь ценят и уважают. Вот иду я вчера по части, а навстречу мне наш комбриг.
— Что, — говорит, — Леша, ты всё пьёшь?
— Пью, — говорю, — товарищ полковник.
А он меня так по дружески приобнял:
— Ты, — говорит, — Лёха, держись, потерпи немного, некого мне кроме тебя на спецзадания посылать.
Я, конечно, руками развёл: понимаю, мол. И промолчал. А что говорить?
— Ну ладно, бывай, — комбриг крепко пожал мне руку, — ты только послезавтра трезвым будь.
— Опять? — спросил я, уже понимая, каким будет ответ. Он кивнул и мы разошлись в разные стороны. Вот такая у меня служба.
До свидания, твой сын Леонид.
И вот ещё что, мама: вышли, пожалуйста, ещё денег, а то на водку всё время не хватает. А без неё, сама понимаешь, мне не выдержать.
Трижды целую и обнимаю».
На этом письмо заканчивалось. Было смешно и грустно. А Копылову предстояли крутые разборки. Ефимов не знал, светит ли Лёхе встреча с комбригом, а вот что побеседовать с замполитом части ему придётся наверняка, в этом он не сомневался. И ничего хорошего это встреча «главному боевику бригады» не сулила.
Глава 2
Любая командировка начинается с боевого слаживания.
— Товарищ старший прапорщик, — из-за угла казармы вынырнула знакомая фигурка сержанта Калинина.
Ефимов, обернувшись, остановился. Подождал. Он приехал в бригаду, сопровождая бойцов на почту и на минуточку забежал в роту.
— Товарищ старший прапорщик, разрешите вопрос?
— Разрешаю, — Сергей даже удивился такой подчёркнуто военной вежливости, обычно сержант всеми правдами и неправдами пытался уйти от излишне уставных обращений и слов.
— Товарищ старший прапорщик, — в третий раз повторил Калинин. — А вы не могли бы поговорить с Трясуновым?
— По поводу? — Ефимов никак не мог взять в толк чего от него хотят.
— Насчёт Чечни, — сержант замялся, — ну что бы меня взяли.
— А что, думаешь, не возьмут?
— Так я ведь первый раз отказался, — виновато опустил взор Калинин.
— Почему? — Ефимов был безжалостен.
— Испугался, вдруг убьют, — чувствовалось, что слова даются ему с трудом.
— А сейчас?
— Боюсь, — сержант побледнел и тяжело дышал.
— И всё же поедешь?
— Поеду! — твёрдо заявили Калинин.
— Что ж, это уже хорошо. Значит, ещё не всё потеряно. Ладно, я попробую поговорить о тебе с кем- нибудь из ротных, — заверил его старший прапорщик и, не дожидаясь новых вопросов, отправился по своим делам.
Неделю спустя Ефимов, как и обещал, переговорил с обеими командирами рот и даже подошёл по этому вопросу к начальнику штаба батальона, но в отряд Калинина так и не взяли. Как говорится, посеешь недоверие…
А боевое слаживание шло своим ходом.
…-Отстрел чеки гранаты слева. Отстрел чеки гранаты справа, — и так до бесконечности. Передёрнуть затвор и чтобы успевали среагировать. Щелчок предохранителем, чтобы умели слушать. Фишки, едва заметные метки вдоль дороги, что- бы умели видеть.
На полигоне шла обычная рутинная боевая учёба. Сергей, временно закреплённый за второй группой первой роты, почти неделю постигал азы спецназовского искусства… Впрочем, большой тайной оно для него не было. Афганистан учил многому, приходилось и сидеть в засаде и проводить доразведку.
…отстрел чеки… — орал группник лейтенант Полесьев, и бойцы прыгали в сторону, вжимались в примятый от прежних падений снег, прикрывали руками и оружием голову. Ефимов, находясь в тылу группы, внимательно следил за действиями личного состава и изредка делая замечания самым нерасторопным. Сам он в сугроб не прыгал, и не потому, что был старше званием и возрастом, нет, вовсе нет, просто несколько раз попробовав, Сергей убедился, что старые рефлексы не так просто забыть и растерять в мирной жизни. Он успевал реагировать на звучавшие команды гораздо быстрее их необстрелянного «воинства», поэтому больше наблюдал и командовал, а СЛОНы — солдаты, любящие офигенную нагрузку, доводили свою реакцию до совершенства.
Близился обеденный перерыв, но они всё ещё занимались на заснеженном, примятом падавшими телами, поле, когда из-за угла ближайшей казармы выглянул замкомроты второй роты старший лейтенант Водопьянов и слегка приволакивая ногу зашагал в сторону занимающейся группы.
— Противник с фронта! — громко скомандовал он и отставив чуть в сторону правую ногу, стал наблюдать за действиями разворачивающихся по фронту бойцов.
— Быстрее! — орал оставшийся на месте командир группы. Личный состав вяз в сугробах, спотыкался и падал в снег, поднимался и, разгребая грудью сугробы, продвигался вперёд, упорно выравнивая фронтальную линию.
— Противник с правого фланга! — дал новую вводную Водопьянов, значит действия бойцов ему понравились, иначе бы заставил повторить первый манёвр и два, и три раза подряд. Ефимов, вместе со всеми лезший по снегу, почувствовал, как на спине начал выступать пот. Лицо, до недавнего времени изрядно щипавшееся морозом, теперь почувствовало накатывающий изнутри жар.
— Отход! — новый приказ замкомроты, и бойцы, прикрывая друг друга, начали откатываться к лесу. Тыловая тройка, готовясь к отражению наступающего противника, получила вводную: — Рядовой Симонов ранен.
«Чёрт», — мысленно выругался Ефимов, рядовой Симонов был в его тройке.
— Леденцов, прикрой! — проорал прапорщик и, бросившись вперёд, взвалил на горбушку условно раненого бойца. Тащить его оказалось несколько тяжелее, чем думалось. Снег, и без того непролазный, казалось, стал ещё глубже. Проваливаясь чуть ли не по пояс, Ефимов упрямо тащил «раненого» в чащу леса. Огромный, в три обхвата дуб — укрытие надежное.
— Уф, блин, — Сергей остановился и опустил на снег приглушённо матерящееся «тело».
Кажется, Водопьянов остался доволен. Ничего не сказав, он молча развернулся и побрёл обратно к казарменному модулю. Что ж, порой молчание бывает красноречивее слов.
«Сбор», — знаками приказал Полесьев.
— Теперь ты меня тащи, — улыбнулся Ефимов, чувствуя, как на лбу образовываются первые капельки
