проблем. Суть в том, что микробная теория не имеет совершенно никакого отношения ко всем этим проблемам, независимо от их важности.
Аналогично, либертарианская точка зрения не подразумевает никаких моральных или ценностных суждений относительно действий, о которых идет речь. Единственное, что имеет значение для нее: не составляют ли эти действия первый шаг непрошеной агрессии. Если да, то либертарианская позиция состоит в том, чтобы применить силу в ответ; не по тому, что эти действия порочны, а потому, что они нарушают единственную либертарианскую аксиому: никакой агрессии против не-агрессоров. Если эти действия не связаны с силой принуждения, то либертарианская философия отрицает допустимость применения насилия против них, независимо от того, насколько странными, экзотическими или недостойными они будут.
II. Культурный консерватизм
Посмотрим теперь на пороки с совершенно иной точки зрения: моральной, культурной, эстетической, этической или прагматической. Здесь, конечно, не стоит вопрос о законодательном запрете на них, поскольку они оцениваются совсем по иному стандарту.
Тем не менее очень интересно, как же мы их рассматриваем. Один тот факт, что либертарианец не будет выступать за тюремное заключение для тех, кто предается порокам, не означает его морального нейтралитета по отношению к такому поведению. Итак, мы за или против? Поддерживаем или противостоим? По этому параметру я культурный консерватор. Мне противны гомосексуализм, распутство и садомазохизм, а также сутенерство, проституция, наркотики и т.п. В первой части моего интервью в «Laissez Faire Books» (ноябрь 1991 г.) я говорил: «Основная тема... либертарианства (в том), что любое неагрессивное поведение должно быть легальным; люди и принадлежащая им на законных основаниях частная собственность должны быть священны. Это не означает, что такие неагрессивные действия, как торговля наркотиками, проституция и т.п., хороши, правильны или моральны. По моему мнению, это не так. Речь идет только о том, что силы правопорядка не должны заключать людей за это в тюрьму».
И еще раз, как говорилось в третьей части этого интервью (февраль 1992 г.): «Я не считаю либертарианство атакой на обычаи и мораль. Я считаю, что палеолибертарианцы отметили очень важный момент: то, что мы не сажаем порнографа в тюрьму, не значит, что нам должно нравиться его занятие. Наоборот, абсолютно логичным будет защищать его право заниматься своей профессией и в то же время испытывать отвращение и к нему, и к его действиям».
Для того чтобы лучше подчеркнуть эту идею, изучим соотношение между либертарианцами и либертинами. Первый термин мы уже определили. Для наших целей второй можно определить так: это человек, который любит и приветствует всевозможные пороки, участвует них и/или отстаивает их моральность, но в то же время остерегается любых проявлений необоснованного насилия. Таким образом, ли- бертин будет приветствовать проституцию, наркотическую зависимость, садомазохизм и т.п., и может быть, даже будет заниматься этими вещами, но принуждать к этому никого не станет.
Являются либертарианцы либертинами? Некоторые, конечно, да. Если бы либертарианец был членом Североамериканской ассоциации любви к мужчинам и мальчикам, то он бы подходил под определение[6]. Являются ли все либертарианцы либертинами? Конечно, нет. Большинство либертарианцев в ужасе отшатнутся от таких дел. Какова же тогда связь между либертарианцем как либертарианцем и либертином? Она такова. Либертарианец — это некто, полагающий, что либерти- на не надо сажать в тюрьму. Он может активно противостоять либертинизму, выступать против него, организовывать бойкоты, чтобы сократить число таких случаев. Есть только одно, чего он не может сделать, оставаясь либертарианцем: он не может выступать за применение силы по отношению к этим людям. Почему? Потому что кто бы что ни думал об их действиях, они не инициируют физическое насилие. Поскольку это не является неизбежным ни в одном из упомянутых случаев[7], либертарианец должен, в некоторых случаях с неохотой, воздержаться от призывов применить силу против тех, кто предается порокам по взаимному согласию и по достижению совершеннолетия[8].
Либертарианец может ненавидеть и презирать либертина, а может и нет. К тому или к другому либертарианство его обязывает ничуть не больше, чем сторонника микробной теории — к определенной позиции по поводу либертиниз- ма. Единственное, что от него требуется как от либертарианца, — не требовать тюремного срока для либертина. Тем самым он не должен требовать тюрьмы для либертина, не проявляющего агрессию и не совращающего детей, который ограничивает свои порочные занятия возрастом добровольного согласия. Но как личность, как гражданин, как моралист, как комментатор происходящих событий, как культурный консерватор либертарианец совершенно свободен считать либертинизм пороком и делать все, что в его силах, чтобы положить этому конец — кроме применения силы. К этой категории я отношу и себя.
Почему тогда, будучи культурным консерватором, я выступаю против либертинизма? Прежде всего потому, что это аморально. В высшей степени ясно, что эти пороки вредят интересам и развитию человечества. Это мой критерий моральности, откуда следует, что я считаю такие действия аморальными. К тому же либертины бравируют «достоинствами» своих занятий и похваляются этим. Если «нижняя ступень ада» зарезервирована для тех, кто слишком слаб, чтобы устоять перед аморальными занятиями, то еще более низкую следует приготовить для тех, кто не только предается им, но и хвастается этим и активно поощряет других последовать своему примеру.
Можно привести и другие причины. Возьмем традиции. В свое время я бы поднял на смех мысль о том, чтобы делать что-либо только потому, что это соответствует традиции, и не делать, если не соответствует. Все мои инстинкты толкали бы меня на то, чтобы действовать в направлении, противоположном диктату традиции.
Но это было до того, как я до конца осознал мысль Ф. Хайека. Прочитав множество его работ (например, Hayek, 1973), я понял, что разрушительные и вредные традиции пропадают либо в результате добровольных изменений, либо более трагически, в результате исчезновения действовавшего согласно им общества. Тогда получается, что если традиция выжила, то она обладает некой положительной ценностью, даже если мы ее не видим. Оспаривать все, для чего нельзя немедленно привести достаточных оснований, — это, по Хайеку, «пагубная самонадеянность». Как иначе можно оправдать «слепую покорность», с которой люди носят воротнички и галстуки, например?
Но традиция — это просто допущение, а не почитаемое божество. Имеет смысл изменять и отменять традиции, которые не работают. Но это лучше всего делать, проявляя не враждебность, а уважение к тому, что работало столько лет.
Еще одну причину противостоять либертинизму дают религиозные убеждения. Мало какие иные сектора общества столь же сильно порицали пороки. Однако для меня в начале 1970-х годов религия была воплощением войны, убийств и несправедливости. Она представляла собой «нечестивый союз» крестовых походов, инквизиции, религиозных войн, приносимых в жертву девственниц, сжигания на кострах «ведьм», астрономов, неверующих, свободомыслящих и других неудобных людей. Сейчас я смотрю на это совсем по- иному. Да, такие вещи происходили, и самозваные последователи религий безусловно, за это отвечают. Но существует и своего рода исторический закон об ограничениях, по крайней мере если учесть то, что нынешние последователи той или иной религии ни к коей мере не могут считаться ответственными за действия своих предшественников. Сейчас религия представляется мне одной из последних лучших надежд для общества, и это один из основных институтов, отважно соревнующихся с чрезмерным и раздутым государством[9].
Если коротко проанализировать нашу нынешнюю участь, то мы страдаем от избыточного вмешательства государства. Одним из способов борьбы с этим является применение к государству моральных координат. Другой способ — в большей степени опираться на «посреднические» институты, такие, как фирма, рынок, семья, общественный клуб, в особенности организованная религия. Эти
