Власть над властью

трудности и опасности службы».

Таким образом, трехсотлетнее монголо-татарское иго привело к тому, что все больше и больше россиян по сво­ему мировоззрению становились истинными демократами — рабами своего народа и своего государства.

Между прочим, подобный образ мыслей был не понятен не только на Западе, но и большинству наших историков. Сложилось устойчивое мнение, что Россия — страна рабов (и это правильно), но мало кто понимал, чьи это рабы, кому они служат. Считалось, что русский не может жить без пле­ти. При этом историки и исследователи обходили внимани­ем то, что за пятьсот лет после рабства русские не склонили головы ни перед кем, ни один захватчик не смог поставить их на колени, в то время как почти все западные страны по паре раз в столетие были в роли побежденных. Причем Русь была свободной даже тогда, когда численность ее на­селения была вдвое меньше, чем численность любого их за­падного государства- соседа.

Что касается плети, то на Западе не понимали, кому она предназначается, не понимали, что раб- россиянин, раб сво­его народа, меньше всего боится этой плети, так как она в идее своей не ему предназначалась. Правда, доставалось этой плетью и преданным рабам, но лишь тогда, когда в руки ее брали холуи-мудраки, желающие показать свою мудрость и преданность царю. Такое бывало, и от этого ненависть рос­сиян-рабов к мудракам возрастала еще больше.

Сейчас наши мудраки-демократы, ненавидящие Ивана Грозного, указывают, что в его царствование были казне­ны от 4 до 5 тысяч князей, бояр и прочей тогдашней ин­теллигенции. Но ведь Иван Грозный давно умер, и, что­бы правильно оценить личность Грозного, надо выяснить, как относились к нему его современники. Иван Грозный вел очень неудачные войны с польским королем Стефаном Баторием, в рядах последнего дрался наблюдательный немец Гейденштейн. Впоследствии он писал о Грозном: «Тому, кто занимается историей его царствования, тем более должно казаться удивительным, что при такой жестокости могла су­ществовать такая сильная к нему любовь народа, любовь, с трудом приобретаемая прочими государями только посред­ством снисходительности и ласки. Причем должно заметить, что народ не только не возбуждал против него никаких воз­мущений, но даже высказывал во время войны невероятную твердость при защите и охране крепостей, а перебежчиков вообще очень мало. Много, напротив, нашлось во время этой войны таких, которые предпочли верность князю, даже с опасностью для себя, величайшим наградам».

Иван Грозный так и остался для мудраков кровопий­цей, а в сказаниях народа — очень добрым царем. Историк Ключевский, исходя из этого примера, делает такой вывод: вот, дескать, русский народ — очень незлобивый народ. Но это не так. Русские в своей ярости жестоки и злы. Но у раба-русского не может не вызвать добрых чувств раб-царь, царь — раб своего народа.

Идею о том, что русские — рабы своего царя, своего го­сударства, не могут понять наши мудраки. Упорство русских при защите своего Отечества они объясняют боязнью царя или государства. Это и понятно: ведь мудрак все мерит на свой аршин, царя и государства страшно боится, так как не хочет им служить. Мудрак обычно говорил: «Россияне по­тому так упорно защищались, что иначе царь их убил бы!» — не задумываясь, что человеку в принципе все равно, кто его убьет, враг или свой царь. Но в России царю как таковому не служили — служили Отечеству.

В 1980 году вышло первое издание замечательной кни­ги Ф.Ф. Нестерова «Связь времен». Многие из приведенных выше примеров взяты из нее. И хотя я согласен не со все­ми выводами Нестерова, но его книгу считаю поистине за­мечательной. Не для мудраков.

Для обоснования того, что русские служили не царю, я приведу пример, также заимствованный из книги Нестерова.

С 21 сентября 1609 года по 3 июня 1611 года армия поль­ского короля Сигизмунда осаждала Смоленск. За время оса­ды рухнуло Московское государство: в 1610 году Василий

Шуйский был свергнут, бояре впустили в Москву польское войско гетмана Жолкевского и отправили в стан Сигизмунда посольство, чтобы просить его сына, королевича Владислава, на русский трон. Сигизмунд согласился, но потребовал от послов сдачи Смоленска. Послы, передав его слова смолянам, поставили их в сложное положение. Совершенно неожидан­но им пришлось решать, продолжать оборону или впустить в Смоленск Владислава с польским войском. Смоляне согла­сились впустить Владислава как русского царя, но не как польского королевича, сопровождаемого польскими ратны­ми людьми. Но на этом настаивает Сигизмунд, таково его последнее условие.

Над Смоленском уже не было верховной власти, церковь освободила всех от клятвы верности низложенному царю, смоляне с крепостных стен видели пленного Шуйского в ко­ролевском лагере на пути в Варшаву. Так что некому было «казнить их казнью» за сдачу города. Многие русские горо­да признали Владислава царем, и поляки на этом основании называли жителей Смоленска изменниками. Смоленск — ключ к Москве, но зачем хранить ключ, когда сбит замок? К тому же город в течение года выдержал осаду, горел от раскаленных польских ядер, жители страдали из-за отсут­ствия соли и были поражены каким-то моровым поветри­ем. Превосходство польской армии было настолько очевид­ным, что падение крепости было лишь делом времени, так как ждать помощи не приходилось, а условия сдачи были милостивыми. Пришло время подумать о жизни женщин и детей и прекратить бессмысленное кровопролитие. Дети бо­ ярские, дворяне и стрельцы колебались, не знали, какой дать ответ, воевода молчал, архиепископ безмолвствовал. Черные люди посадские, ремесленники и купцы настояли на оборо­не Смоленска. Русскому посольству во главе с митрополи­том Филаретом представители Смоленска, дети боярские и дворяне, разъясняли, что хотя поляки в город и войдут, но важно, чтобы их, смолян, в этом вины не было. Поэтому они решили: «Хотя в Смоленске наши матери и жены, и дети по­гибнут, только бы на том стоять, чтобы польских и литов­ских людей в Смоленск не пустить».

После такого ответа поляки пошли на приступ. Взорвав башню и часть стены, они трижды пытались ворваться в город, но безуспешно, после чего возобновили правильную осаду, днем и ночью засыпая Смоленск ядрами. Потом снова шли на штурм крепости, снова отступали, палили по стенам и башням из пушек, снова вели подкопы и взрывали укре­пления и так в течение целого года. К лету 1611 года число жителей сократилось с 80 до 8 тысяч, а оставшиеся в жи­вых дошли до последней степени телесного и душевного из­нурения. Когда 3 июня королевская артиллерия, сосредото­чив весь огонь на отстроенном недавно участке крепостной стены, разрушила его полностью и войско Сигизмунда во­шло, наконец, в город через образовавшийся пролом, оно не встретило сопротивления: те смоляне, которым невмоготу было видеть над Скавронковской башней польское знамя, заперлись в соборной церкви Богородицы и взорвали под собой пороховые погреба (по примеру сагутинцев, замечает польская хроника); другим уже все было безразлично: безу­частно смотрели они на входящих победителей, Сигизмунду передали ответ пленного смоленского воеводы Шеина на во­прос о том, кто советовал ему и помогал так долго держать­ся: «Никто особенно, никто не хотел сдаваться». Эти сло­ва были правдой. Одного взгляда на лица русских ратных людей было довольно, чтобы понять, что брошенное ору­жие не служило просьбой о пощаде. Русские не испытыва­ли ни страха, ни надежды, только безмерную усталость. Им уже нечего было терять. Никто не упрекнул бы Сигизмунда, если бы он предал пленных смерти: не было капитуляции, не было условий сдачи, никто не просил о пощаде. Сигизмунд, однако, не захотел омрачать бойней радость победы и раз­решил всем, кто не хочет перейти на королевскую служ­бу, оставив оружие, покинуть Смоленск. Ушли все, кто еще мог идти. Пошли на восток от города к городу по истерзан­ной Смутой земле, тщетно ища приюта, питаясь подаянием Христа ради. Когда добрались до Арзамаса, местные земские власти пытались было поселить под городом нищенствую­щих дворян и детей боярских, да арзамасские мужики не захотели превращаться из черных крестьян в крепостных и прогнали новоявленных помещиков дубьем.

Эти странники с гноящимися под драным рубищем ра­нами, с беззубыми от цинги ртами еще не знали, что проли­тая кровь, смерть товарищей, гибель семей не были бесцель­ной, бессмысленной жертвой. Они выполнили долг перед государством как смогли, но где оно, их великое государст­во? Без малого восемьсот верст прошли они, но на своем скорбном пути видели лишь одну и ту же мерзость запус­тения. Защитники Смоленска не могли и подумать, что ис­тинными победителями остались они.

Однако это было именно так. Польская и литовская шлях­та, уставшая от долгой осады, сразу же после взятия горо­да разошлась по домам, несмотря на все уговоры и посулы короля. Сигизмунд с одними наемниками был не в состоя­нии продвинуться дальше в глубь России и оказать суще­ственную помощь засевшему в Москве польскому войску. Восстановив укрепления и оставив в смоленской крепости гарнизон,