охотно пустился в «большой свет», Лермонтов замечает: «Эта новая опытность полезна в том отношении, что дала мне оружие против общества: если оно будет преследовать меня клеветой (а это непременно случится), у меня будет средство отомстить; нигде ведь нет столько пошлого и смешного, как там».
В ночь под новый, 1840 год Тургенев снова встретил поэта на балу в Дворянском собрании.
Он видел, что здесь Лермонтову «не давали покоя, беспрестанно приставали к нему, брали его за руки, одна маска сменяла другую, а он почти не сходил с места и молча слушал их писк, поочередно обращая на них свои сумрачные глаза. Мне тогда же почудилось, — говорит Тургенев, — что я уловил на лице его прекрасное выражение поэтического творчества. Быть может, ему приходили в голову те стихи:
Как раз на этом маскараде Лермонтов вызывающе дерзко говорил с двумя высокопоставленными дамами, из которых одна была в голубом домино, а другая — в розовом.
Слух об этом инциденте дошел до Бенкендорфа и вызвал резкое недовольство шефа жандармов поведением поэта.
Появление в январском номере журнала «Отечественные записки» стихотворения «Как часто пестрою толпою окружен», где Лермонтов запечатлел как раз эту новогоднюю ночь, еще более восстановило Бенкендорфа против Лермонтова. Каждое слово этого стихотворения дышало нескрываемой ненавистью к высшему обществу:
Над головою поэта уже сгущались тучи, и час его гибели близился день ото дня…
Читая в «Отечественных записках» это стихотворение, Тургенев отчетливо припомнил, конечно, обстановку, в которой оно рождалось.
Спустя недели две после новогоднего бала Тургенев стал собираться в дальнюю дорогу. Попутчиком его на этот раз был П. И. Кривцов. «Я покидаю Петербург. — писал Кривцов брату, — в компании с Иваном Тургеневым, который едет со мною в Рим и пробудет там месяц; затем он проедет по Италии и возвратится в Берлин — заканчивать свои занятия. Это человек образованный и умный, но настоящий Ленский, студент геттингенский».
Что-то действительно роднило молодого Тургенева с Ленским. Романтическое брожение, смутные порывы, робость, задумчивость — вот черты, которые он и сам отметил тогда в себе.
С Кривцовым провел он много дней в пути: они ехали в кибитке по снежным равнинам России в суровые январские морозы, сковавшие все вокруг.
Спутник Ивана Сергеевича приходился ему дальним родственником. Этот себялюбивый, ловкий карьерист, служивший советником посольства, был очень горд только что полученным от двора новым назначением — «заведовать» русскими художниками в Италии.
Он так наскучил в дороге Ивану Сергеевичу разговорами о своих служебных успехах, что тот изменил намеченный план поездки и, решив избавиться от своего попутчика, задержался в Вене на несколько дней.
ГЛАВА VII
РИМ. СБЛИЖЕНИЕ С Н. СТАНКЕВИЧЕМ. ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ИТАЛИИ И ШВЕЙЦАРИИ
В Рим Тургенев приехал в разгар весны. Скоро здесь появился и Станкевич, проведший эту зиму во Флоренции.
Здоровье его резко ухудшилось — черты лица обострились, стали жестче, сухой изнурительный кашель мешал ему говорить; тень близкой смерти уже легла на его впалые щеки… Но по-прежнему он был полон интереса ко всему окружающему, по-прежнему влекли его к себе искусство, философия, театр, литература.
Здесь Тургенев и Станкевич видались почти каждодневно и сошлись гораздо теснее, чем в Берлине.
Друзья нашли радушный прием в семействе отставного гусарского полковника Ховрина, путешествовавшего по Италии с женой и дочерьми.
У Ховриных собиралось много народу. Кроме Станкевича, Тургенев постоянно встречал здесь его друга Ефремова, будущего доктора философии и преподавателя Московского университета, художника Маркова, впоследствии профессора живописи, поляка Брингинского, превосходного музыканта, дружившего с Листом. Брингинский тоже был болен чахоткой, и дни его были сочтены. Он знал это, но на его умном, энергичном лице нельзя было заметить и тени уныния. Может быть, это поразительное самообладание Брингинского особенно привлекало к нему Станкевича. Тургенев заметил, что они очень симпатизировали друг другу.
Часто приходил сюда немецкий художник Рунд, у которого Тургенев вознамерился брать уроки рисования. Наклонность к рисованию, проявлявшаяся у Тургенева и прежде, пробудилась в Риме с новой силой. Ховрины рассказывали Станкевичу, что Иван Сергеевич однажды весь вечер проговорил у них о живописи и о своей страсти к ней. Станкевич, находивший Тургенева талантливым рисовальщиком, нередко предлагал ему различные сюжеты и забавлялся его карикатурами. Особенно смеялся он над карикатурой, изображавшей свадьбу Маркова и старшей дочери Ховрина — Александры, прозванной друзьями Шушу. На рисунке этом Тургенев изобразил себя держащим венец над Марковым.
Александре Ховриной шел семнадцатый год. Эта миловидная, живая и остроумная девушка втайне была влюблена в Станкевича.
Тот отвечал ей дружеским чувством, но сердце его принадлежало другой.
Он охотно проводил время с Шушу, догадываясь, может быть, об ее тайне, читал ей стихи Пушкина, Шиллера, Гёте, играл с нею на рояле в четыре руки.
Марков и Тургенев оба были неравнодушны к Шушу и с воодушевлением говорили об ее красоте. Художник рисовал ее, Тургенев писал ей стихи:
