— Вы посмотрите на него! — восклицала она. — Достает кошкин паек, а жена и дети пухнут от голода. Только такие дураки, как ты, бьются об лед, а умные люди кормят свои семьи. И если тебе меня не жалко, так пожалей хоть наших малых детей.
Яков Матвеевич указывал пальцем на свои ноги в рваных, опорках:
— Ну, нате, ешьте! Начинайте с правой.
— Зачем нам твои ноги, когда в городе есть магазин Торгсина Сокращенное название магазина 'Торговля с иностранцами'. Он имеет все, что нужно голодным желудкам.
— Ты же знаешь, Сара, что там продают за золото и серебро, а ко мне в ларек еще ни один идиот не сдавал драгоценных металлов.
— Яков, там продают и за доллары.
— Сара, я не Ротшильд. И не Государственный банк Соединенных Штатов Америки.
— Тебе не нужно быть Ротшильдом и банком. Ты же имеешь в Америке двоюродного брата с долларами. Напиши ему письмо.
— Чтобы меня за это посадили в тюрьму?
— Почему не сажают других? И почему существуют Торгсины?
— Сара, ты глупая женщина!
— Яков, ты металломный дурак!..
Когда дети Вайнберга действительно стали пухнуть от голода, отец не выдержал и написал письмо двоюродному брату, жившему в Чикаго и занимавшемуся там какой-то коммерцией. Писал он осторожно; ничего не сообщая о голоде, просил выслать немного денег на заграничные лекарства для детей, которые можно купить только в Торгсине. Двоюродный брат оказался щедрым, но не в меру любопытным. Выслав сразу 50 долларов, он просил в письме Якова Матвеевича сообщить ему подробно о его жизни, заработке и многих иных вещах. Яков Матвеевич ответил коротко, расхвалив жизнь в Советском Союзе. Спустя три месяца им были получены еще 50 долларов и письмо. Так завязалась переписка.
Голод ушел из семьи Вайнбергов, но другая, не менее страшная угроза нависла над нею. Получая письма от брата, Яков Матвеевич с трепетом ждал, что вот, вслед за почтальоном, войдут в комнату агенты ГПУ. Он дождался этого в 1937 году.
Следователем у Вайнберга был еврей, носивший фамилию Окунь.
— Это же не еврей, а шабэс-гой, какой-то, — жалуется нам на него Яков Матвеевич.
— Почему вы им так недовольны? Что он вам особенно плохое сделал? — интересуемся мы.
— Во-первых и во-вторых, это злостный антисемит.
— Еврей-антисемит?!
— Представьте себе, что да. Когда он приказал бить меня ножкой от стула, я ему и говорю: —'Послушайте, гражданин следователь. Как вы можете так паршиво обращаться с евреем? Вы же сами еврей'. И что вы думаете, он мне ответил?
— Интересно, что?
— 'Никаких евреев для меня нет. Я работник НКВД и врагов народа всех наций считаю одинаковыми'.
— Энкаведисты громко выражаться любят, — заметил кто-то из смертников.
— Тогда я говорю, — продолжал Яков Матвеевич:
— Гражданин следователь, ведь вы знаете, что я не враг народа'. А он кричит, как сумасшедший: ' — Заткнись, жидовская морда!' И требует от меня шифры.
— Какие шифры? — А я знаю?
Старшему лейтенанту НКВД Окуню взбрела наум фантазия не только обвинить 'металломщика' в шпионской переписке с агентом американской разведки, но и добиться 'солидных' подтверждений этого. Такие подтверждения он решил сфабриковать в виде шифров, которыми Вайнберг, будто бы, переписывался с двоюродным братом.
— Дай мне шифры! — потребовал следователь у подследственного.
— Какие шифры? — не понял Яков Матвеевич. — Никаких шифров у меня нет. И вообще, что это такое?
— Не придуряйся! — орал на него Окунь. — Мне нужны все тайные шифры твоей переписки с агентом вражеской разведки.
— Если вы называете шифрами письма моего брата, так они все у вас. Их забрали при обыске. А с моих писем к нему вы же сами поснимали копии. И брат не вражеский агент, а просто мелкий коммерсант. Что вам еще нужно? Зачем вы меня мучаете? — недоумевая спрашивал подследственный.
— Дай шифры, гад! — стучал кулаком по столу следователь.
С 'шифрами' ничего не вышло. Ни следователь, ни подследственный придумать их не могли. У обоих для этого нехватало ни ума, ни знаний. Тогда Окунь решил превратить Вайнберга в 'нераскаявшегося до конца шпиона', предварительно измучив и обезволив его на конвейере пыток до такой степени, чтобы он, не читая подписывал любой протокол следствия. В качестве главной пытки для него энкаведист избрал голод. Якова Матвеевича больше года держали то в камере-одиночке, то в карцере. Ему выдавался особый 'пониженный' паек: от 100 до 150 граммов хлеба и миска жиденькой 'баланды' в сутки. Не чаще одного раза в три месяца. Окунь вызывал свою жертву на допросы, во время которых приказывал избивать ее и ставить на стойку. При этом он злорадно говорил:
— Ага, ты хотел жрать торгсиновский шоколад и пить какао, каких даже я не имею? Так я тебя от этого отучу. Я тебе покажу, что такое голод.
Яков Матвеевич плакал, просил есть и подписывал все, сочиненные Окунем, 'шпионские показания'.. -
Расстрела Вайнберг не дождался. Он умер в нашей камере от дистрофии.
Таких, как Яков Матвеевич Вайнберг в северокавказских тюрьмах в 1937-38 годах были сотни. Энкаведисты тогда арестовывали всех, кто переписывался с родственниками или знакомыми за границей. Даже заграничная поздравительная открытка, полученная к дню рождения, считалась в НКВД достаточным поводом для ареста.
Не обошлось и без, так называемых, 'перегибов.' В станице Горячеводской, например, был арестован корреспондент прокоммунистической газеты на русском языке 'Канадский гудок', издававшейся в городе. Виннепеге. Через год с лишним его, правда, освободили, при казав писем в Канаду больше не писать. В 1934 году на Северный Кавказ из Нью-Йорка приезжал сотрудник прокоммунистической газеты 'Русский голос' Эмануил Поллак. Вернувшись в Америку, он напечатал в этой газете серию хвалебных очерков 'СССР в образах и лицах', которые затем были изданы отдельной книгой. Почти всех знакомых мне северо- кавказских журналистов, встречавшихся или позднее переписывавшихся с ним, арестовали в 1937 году. В ставропольских тюрьмах видел я и таких заключенных, вся 'вина' которых перед НКВД состояла в том, что они выписывали заграничные… коммунистические газеты.
Аресты всех подряд, кто вел переписку с заграницей, преследовали единственную цель: изолировать население СССР от остального мира. Частично советской власти удалось этого добиться. После 'ежовщины' лишь редкие смельчаки рисковали посылать письма за границу.
7. Переводчик
Стремление и способности к изучению иностранных языков у Виталия Конькова обнаружились еще в детстве. Он был в школе-семилетке первым учеником по немецкому языку, который большинство школьников обычно не любило.
После окончания средней школы Виталий поступил в 'Институт иностранных языков. При поступлении туда никаких препятствий перед ним не возникло. Он хорошо знал немецкий язык, а, — главное, — был комсомольцем и сыном потомственного рабочего, мастера одной из московских фабрик. Коньков окончил институт так же успешно, как и среднюю школу. Как лучшему из выпускников, дирекция предложила ему преподавать учащимся первого курса института и одновременно продолжать свое лингвистическое образование на факультете восточных языков. Виталий с радостью согласился. Однако,
