осуществиться его стремлениям было не суждено.
На следующий, после выпускного экзамена день в квартиру Коньковых явился некто в штатском костюме из коверкота 'военного образца' и пригласил Виталия 'пойти прогуляться'.
— А кто вы такой? — спросил отец юноши.
— Работник ГПУ, — последовал ответ.
— Значит, сын арестован?
— Пока нет, но дальнейшее зависит от него… Обняв плачущую мать и побледневшего, встревоженного отца, Виталий ушел вместе с агентом ГПУ. Прогуливались они недолго. Агент предложил отправиться в ближайший парк. Виталий согласился. За десять минут они трамваем доехали до парка и уединились на скамейке в одном из его тихих и безлюдных днем уголков. С минуту они сидели молча. Виталий вопросительно смотрел на своего спутника, ожидая, что он скажет.
— Прежде всего, молодой человек, — начал тот, — у меня есть к вам один вопрос. Чем вы намереваетесь заняться, окончив Институт иностранных языков?
Виталий коротко сообщил ему о предложении институтской дирекции и своих планах на будущее. Выслушав его, агент отрицательно затряс головой.
— Нет, молодой человек. Все это вы оставьте на потом. Это от вас не уйдет. Прежде вы должны отработать те деньги, которые советская власть потратила на ваше ученье. Короче говоря, вам предлагается работа в качестве переводчика. Очень ответственная. Поработаете пару лет, оправдаете доверие партии и советской власти, а потом можете продолжать учебу.
Виталий попытался было возражать, но агент резко и угрожающе оборвал его:
— Если вам не нравится мое предложение, то я могу заменить его… ордером на арест. И вы больше никогда не вернетесь в свою семью. Так что для вас лучше всего согласиться работать… Ну? Согласны?
Юноша, не находя слов для ответа, со вздохом кивнул головой. Его собеседник усмехнулся.
— Я знал, что вы согласитесь, и поэтому захватил с собой все необходимое для вашей поездки к месту работы. Вот возьмите.
Он вытащил из внутреннего кармана пиджака объемистый конверт.
— Здесь билет в поезд прямого сообщения Москва-Кисловодск, служебное удостоверение и зарплата за месяц вперед. Поезд отходит завтра утром в 8.25. Не опоздайте. На месте явитесь за инструкциями к начальнику кисловодского отдела ГПУ… А теперь идите домой, успокойте своих родителей и посоветуйте им, чтобы они о вашей новой работе никому не болтали. Ну, пока, — закончил агент, вставая со скамейки.
Дома, увидев вернувшегося Виталия живым и невредимым, мать крестилась и плакала от радости. Отец молча хмурился. Будущая работа сына старику не нравилась.
Начальник кисловодского отдела ГПУ дал явившемуся к нему Виталию подробнейшие служебные инструкции, закончив их таким наказом:
— Главное, браток, ты должен изо всех сил втирать очки каждому заграничному дураку, к которому мы тебя прикрепим. Действуй, браток, по-большевистски и помни, что за плохую работу у нас полагается тюрьма или пуля в затылок.
Виталию ничего иного не оставалось, как заверить начальство, что он готов 'действовать'. Энкаведист одобрительно кивнул головой и добавил к вышесказанному им:
— Числиться ты будешь в штате краевого курортного управления и там же получать паек и зарплату, но действовать под нашим контролем. Каждый вечер после работы являйся с отчетом к моему заместителю. Пропуск получишь в комендатуре…
На первых порах работа нравилась Виталию. Он встречал и провожал приезжавших в Кисловодск иностранцев и показывал им достопримечательности города и окрестностей. А показать там было что.
Курорт, ставший известным, благодаря своему чудесному климату и целебным минеральным источникам еще во времена бывавшего там когда-то Лермонтова, советская власть превратила в 'пролетарскую здравницу знатных людей страны': партийных ответработников, высших чинов Красной армии, разрекламированных стахановцев, сделанных знаменитостями литераторов, академиков и артистов, крупных сотрудников ГПУ и приезжающих из-за границы туристов и членов, так называемых, братских компартий. Для этих гостей были там санатории-дворцы и бережно сохраняемый старинный парк с нарзанными ваннами и огромной 'Площадкой роз', прогулки по 'лермонтовским местам' и поездки в 'образцово-показательный колхоз-миллионер', дорогие рестораны и переполненные товарами магазины, роскошные солярии и театр 'Курзал', в котором выступали приезжавшие сюда на гастроли из Москвы, Ленинграда, Киева и Тифлиса, лучшие актеры и музыканты СССР. Кисловодск вполне оправдывал свое название города-курорта; там было более пятидесяти санаториев и улицы блистали почти идеальной чистотой; туда каждый год приезжали отдыхать и лечиться тысячи людей, а оттуда, во все страны мира, вывозились миллионы бутылок знаменитого 'нарзана' с огромного завода 'Розлив'.
А рядом с этим чудесным городом, в 3–5 километрах от него, из всех, заботливо скрываемых властью от постороннего глаза углов и тайников, лезла наружу голая и голодная советская нищета, самая нищая в мире. В станице Кисловодской люди пухли от голода, на полях пригородных колхозов крестьяне работали в лохмотьях и босиком, а корпуса новых санаториев, обнесенные высокими дощатыми заборами, строили измученные, похожие на тени заключенные.
Эту нищету и рабство, которые заставляли его постепенно разочаровываться в работе, Виталий никому из 'знатных иностранцев' никогда не показывал, но видеть 'контрасты' советского курорта ему с каждым днем становилось все тяжелее и невыносимее; совесть мучила его все больше. И однажды, в конце второго года своей работы на курорте, он не выдержал. У него вырвались слова, за которые потом его приговорили к смертной казни. Всегда спокойный и выдержанный молодой переводчик на вопрос одного из туристов, сотрудника нескольких французских газет, неожиданно ответил с гневной горячностью:
— Если вы хотите видеть настоящую жизнь рядовых советских граждан, то отправляйтесь в станицу Кисловодскую. Там вы увидите голод, нищету и страх, которые прикрываются вот этой красивой ширмой, — указал он на раскинувшуюся перед ними панораму Кисловодска.
Любезно поблагодарив переводчика за совет, француз сказал, что не замедлит им воспользоваться. Вскоре после этого случая Виталий был арестован…
— Значит, француз вас выдал? — спрашиваем мы у него.
Он отрицательно качает головой.
— Сначала я сам так думал, но на следствии выяснилось иное. Француз только написал правдивую статью о жизни в 'пригородах Кисловодска'. После того, как она была напечатана в парижских газетах, энкаведисты взялись за кисловодских переводчиков. В числе их допрашивали и меня. Я сопротивлялся недолго. Чтобы сопротивляться им — сами знаете — нужно иметь сильную волю и крепкие нервы, а у меня, — разводит он руками, — таковых не оказалось.
Ему 26 лет; в тюрьме он сидит второй месяц и смерти боится больше, чем остальные его сокамерники. Он горько раскаивается в том, что был откровенным с французом и называет себя дураком…
Виталия Конькова первым из всех, осужденных нашей камеры по шестому параграфу 58 статьи, вызвали ночью 'без вещей'.
8. 'Три греческих мушкетера'
— Вас можно было бы, конечно, и не арестовывать, — сказал им следователь на допросе.
Старший из троих подследственных начал просить:
— Так пусти нас домой. Зачем в тюрьме держишь, зачем допрашиваешь? Пусти домой, пожалуйста!
Средний и младший подследственники, поддерживая просьбу старшего, заговорили наперебой.
— Нас в тюрьме держать не нужно.
— Нам работать надо.
— Зачем простых каменщиков допрашивать?
