Слушая, как сыновья распевают эту песенку, Федор Лукич как-то спросил жену:
— А вот ты, Дуня, ежели меня бы, скажем, ранили, сумела мои раны перевязать?
— Еще как, — ответила жена. — Не верится что-то.
— А ты достукайся, чтоб тебя ранили. Тогда и увидишь.
Вскоре после этого разговора Федор Лукич 'достукался'. За неудачное литье на заводе его объявили врагом народа и арестовали. Когда двое энкаведистов, произведя обыск в квартире Федора Лукича, уводили его, он, прощаясь с женой, сказал:
— Вот, Дуняша, и ранили друга. Такую рану не перевяжешь.
— А я все-таки попробую. Я попробую, — плача ответила жена…
И она попробовала. Познакомилась со следователем, который вел 'дело' Веремина и добилась для мужа многого, Энкаведист увлекся тридцатилетней, довольно красивой Евдокией Ивановной и выполнил ряд ее просьб. Он переквалифицировал обвинение Веремина во вредительстве, — что грозило ему расстрелом, — на преступление 'по должности', свел 'дело' к трехлетнему приговору и помог осужденному получить работу на тюремном заводе того города, где литейщик жил до ареста. За все это Евдокия Ивановна стала любовницей следователя. По распоряжению последнего ей разрешали раз в неделю свидания с мужем.
Узнав об отношениях своей жены с энкаведистом, Веремин на одном из свиданий стал упрекать ее. Она заплакала и сквозь слезы сказала:
— Ведь это я для тебя сделала. И для детей. Как в песне — 'перевяжет подруга'. Мне этот гепеушник такой противный, что плевать на него хочется. Тяжко мне с ним. Я его отошью, когда смогу. А пока нельзя. Ты в тюрьме. Это — 'ранили друга'. Тебя и детей спасаю. Пойми…
Трудно и тяжело было мужу понять это. Но он все-таки понял.
5. Отречение
Единственным утешением и предметом всяческих забот Глеба Семеновича и Анны Васильевны Лагутских была их дочь 15-летняя Катя. Только для нее жили они, только о ней заботились и постоянно мечтали о том, чтобы как-нибудь, даже в советских условиях, 'вывести ее в люди'.
Осуществиться их мечтам не было суждено. В 1938 году руководителей того учреждения, где Глеб Семенович работал бухгалтером, обвинили во вредительстве и арестовали. На 'конвейере пыток' все они, конечно 'признались' и 'завербовали' многих из своих младших сослуживцев. В числе 'завербованных' оказался и Лагутский. Обвиняемых было решено судить на показательном процессе. Для этого потребовалось немалое количество свидетелей обвинения, а их-то как раз следователям и нехватало. Тогда, к 'делу вредителей', энкаведисты привлекли обвинителями родственников подсудимых.
Следователь, допрашивавший Лагутского, вызвал повесткой на допрос и его жену. Заполнив анкету ее биографическими данными, он сказал ей:
— А теперь вот что. Ваш супруг добровольно, по собственному желанию, признался в некоторых контрреволюционных действиях против партии и правительства и оказал этим большую услугу советской власти. Мы отлично знаем, что он невиновен, но суд над ним необходим. Это нужно нашей большевистской партии. Для суда же нам нехватает свидетелей обвинения. Конечно, все это — суд, обвиняемые, свидетели и тому подобное — простая формальность. Даю вам честное слово, слово коммуниста, что немедленно после процесса ваш супруг будет освобожден. Но вы должны выступить на суде свидетельницей обвинения против него. Так надо… Надеюсь, что вы не откажетесь от этого и поможете органам советского правосудия, как помог ваш супруг. Анна Васильевна не поверила следователю и откаяалась выполнить его требование.
— Ну, что ж, — сказал он разочарованно. — В таком случае придется дать вам время подумать…
Ее отвели в тюремную одиночную камеру и там она 'думала' восемь дней. На девятый день, вызвав арестованную, следователь спросил:
— Обдумали мое предложение?
— Да, — коротко ответила она.
— Согласны выступить на суде против мужа?
— Напрасно вы так упрямитесь. Ни к чему хорошему это не приведет… Я дам вам очную ставку с мужем. Посоветуйтесь с ним. И, кстати, скажите ему, что если мое требование не будет выполнено, то мы арестуем вашу дочь. Ведь вы оба ее очень любите? Не так-ли?..
На очной ставке жена сообщила мужу:
— Они хотят, чтобы я выступила на суде свидетельницей против тебя.
— Ты, конечно, отказалась, Аня, — уверенно сказал он.
— Да. Но они грозят арестовать… Катю. Глеб Семенович побледнел и опустил голову. Подумали, вздохнув, произнес:
— Что же делать, Аня?
— Не знаю, — ответила она.
Взглянув на нее сквозь слезы, он сказал:
— Надо им уступить. Лучше я один погибну, а вы живите. Береги Катю…
Настали дни 'общественно-показательного судебного процесса вредителей'. Днем зал суда пустовал, но вечерние заседания в нем были переполнены публикой. Процесс вызвал в городе нечто вроде сенсации; судили более ста человек, большинство из которых было хорошо известно многим горожанам.
Судебные заседания проводились по обычному в таких случаях советскому шаблону. Подсудимые признавались в самых тягчайших преступлениях и раскаивались. ЗапуганнЫЕ энкаведистами свидетели — знакомые, друзья и даже близкие родственники подсудимых — рассказывали басни и легенды об их 'вредительстве'. Следователи злыми пристальными взглядами как бы гипнотизировали и подсудимых и свидетелей обвинения. Члены коллегии защитников произносили 'защитительные речи в том духе, что, мол, 'вина подсудимых вполне доказана и они — злейшие враги народа и выродки в семье честных трудящихся, достойные расстрела, но, тем не менее, им следовало бы оказать снисхождение, если, конечно, это возможно'. Свидетелей защиты не было; попытка защищать на суде 'врага народа' связана с риском посадки в тюрьму. Энкаведисты постарались так организовать процесс, чтобы у народа создалось впечатление, что судят действительно настоящих и очень опасных вредителей. Здание суда охранял целый батальон войск НКВД; в зале судебных заседаний также была вооруженная охрана, подкрепленная множеством сексотов. До начала процесса в газетах печатались статьи о вредителях, а на заводах, фабриках, в колхозах и учебных заведениях созывались специальные собрания.
На предпоследнем судебном заседании к столу председателя суда, для дачи свидетельских показаний была вызвана Анна Васильевна Лагутская. Низко опустив голову, тихим монотонным голосом повторяла она фразы, которые следователь заставил ее заучить наизусть:
— Мой муж, как мне известно, состоял в контрреволюционной организации. Он выполнял задания группы гнусных вредителей. Вел антисоветскую агитацию среди знакомых и умышленно запутал бухгалтерскую отчетность в том учреждении, где служил…
Катя, тайком от матери приходившая на заседания суда, чтобы в последние перед долгой разлукой дни видеть дорогое ей лицо отца, с ужасом слушала 'показания свидетельницы обвинения', стоя в задних рядах публики.
Анна Васильевна, заканчивая свои показания, говорила все тише и монотоннее, ломала отдельные фразы долгими, тяжелыми паузами:
— Когда я… хотела заявить органам НКВД о его… вражеской деятельности… он пригрозил… убить меня. Он больше мне… не муж. Я от него… отрекаюсь и хочу с ним… развестись… Отрекаюсь…
— Мама! Этого не может быть! Это неправда! — прозвенел из задних рядов испуганный и
