вызов вместе с Ренуаром. 28 мая мэтр Леон Тюаль священнодействовал в одном из залов Отеля Дрюо. Поднималось совсем немного рук желающих принять участие в торгах за предлагаемые картины. Кайботт вынужден был сам купить своих
По крайней мере, эта распродажа позволила Ренуару познакомиться с Эженом Мюрером. Мюрер, владелец ресторана на бульваре Вольтера, дом 95, по средам принимал в отдельном зале своего заведения писателей, художников и любителей искусства. Его привлекательная сестра Мария не оставила равнодушными некоторых из них. Этого было достаточно для Ренуара, чтобы согласиться написать её портрет. Помимо этого, Мюрер заказал ему свой портрет и портрет сына Поля. Хотя он платил всего 100 франков за каждое полотно, это было существенной поддержкой в тот момент, когда, как признавался Сезанн Эмилю Золя, «глубокое уныние царило в стане импрессионистов».
Ренуар с трудом сводил концы с концами в ожидании новых заказов. Ему оставалось надеяться, что кто-либо из любителей захочет поместить над камином такую же декоративную рамку, украшенную цветами, «написанными в очень деликатных тонах», какую он сделал для салона Шарпантье… Или кому- нибудь понравится, как он декорировал лестницу этого особняка, и ему сделают аналогичный заказ. В пролётах лестницы он поместил два высоких узких панно с фигурами мужчины и женщины. Когда он поинтересовался мнением старого друга дома, художника Эннёра,73 тот не преминул упрекнуть его: «Это очень хорошо, очень хорошо, но вы допустили ошибку! Мужчина всегда должен быть более смуглым, чем женщина!» Ренуар мог бы ему ответить, что только что написанный им портрет хозяина дома, красивого молодого мужчины, по мнению многих гостей, имеет оттенок «поджаренной тартинки». Но Ренуар промолчал… Он был настолько раздосадован, что готов был бросить живопись. На одном из приемов у Шарпантье перед новой выставкой он осмелился попросить Гамбетту поддержать импрессионистов в своей газете «Ла Репюблик Франсез». Ответ прислал один из помощников политика с безоговорочным отказом: «Как? Вы требуете, чтобы мы говорили об импрессионистах в нашей газете? Но это совершенно невозможно, это вызвало бы скандал! Разве Вы не знаете, что вас считают революционерами?» Ренуар предпринял ещё один отчаянный шаг — попросил назначить его хранителем в один из провинциальных музеев. На этот раз отказ пришёл лично от Гамбетты: «Это невозможно! Вы художник! Если бы Вы попросили место кладбищенского сторожа, это ещё было бы возможно…» Что делать? Затянуть пояс, продолжать писать и надеяться.
Надеяться, что Легран, бывший сотрудник Дюран-Рюэля, согласится взять его холсты в свой маленький бутик на улице Лафит; надеяться, что он их продаст… Надеяться, что он будет продолжать принимать художника у себя на улице Рокруа. Портрет его дочери Дельфины, прозванной Нинетт, — один из тех, которые Ренуар написал за совершенно символическую плату, так как он служил формой проявления благодарности автора. Как бы то ни было, не могло быть и речи о том, чтобы подготовить новую выставку импрессионистов в 1878 году… А почему в таком случае лишаться попытки выставить свои работы в Салоне?
Вопреки всем ожиданиям,
Члены жюри проявили такую снисходительность к Ренуару, возможно, потому, что предчувствовали, что в связи с открытием 1 мая Всемирной выставки число посетителей Салона будет на этот раз меньше обычного. Принять работу такого импрессиониста, как Ренуар — не слишком большой риск. Вскоре об импрессионистах будут говорить в основном только в театре… В театре «Варьете» шла комедия Мейлака и Алеви «Цикада», и звучавшая со сцены реплика, что «картины импрессионистов можно рассматривать с таким же успехом, перевернув их вверх ногами», неизменно вызывала смех в зале. Казалось, доказательством того, что это направление живописи вскоре исчезнет, являлись и результаты распродажи коллекции обанкротившегося финансиста Эрнеста Ошеде 5 и 6 июня в Отеле Дрюо. Три картины Ренуара из этой коллекции были оценены всего в 157 франков.
В сентябре Шарпантье подтверждает Ренуару свое желание иметь написанный художником портрет его жены с двумя детьми. Авторитет Шарпантье ещё более возрос в это время, когда выборы в октябре 1877 года укрепили позиции республиканского большинства в палате представителей. Никто не сомневался в его влиянии в мире политики и литературы, а теперь оно стало утверждаться и в мире искусства. В Салоне 1878 года критика игнорировала
Сеанс за сеансом в течение месяца Ренуар писал портрет мадам Шарпантье в её японском салоне. Спустя много лет Ренуар задавал себе вопрос, не явились ли эти недели работы причиной возникновения у него отвращения к японскому искусству: «Возможно, из-за того, что я видел всё время такое количество японских изделий, у меня возник ужас перед японским искусством…» Он был единственным из импрессионистов, кто был совершенно равнодушен к японской экзотике. Очень тщательно Ренуар следил за покрытием портрета лаком и его обрамлением. Мадам Шарпантье уплатила за портрет тысячу франков, что было исключительной ценой для того времени. Она разрешила Ренуару показать его друзьям, в том числе Шарлю Дедону и Шарлю Эфрюсси, а также Берте Моризо. Тут же распространился слух о том, что портрет очень удачный… Больше никто не сомневался, как сообщил Писсарро в письме Кайботту, что «Шарпантье продвигают Ренуара…». Сезанн был очень доволен. В феврале он написал Виктору Шоке: «Я был счастлив узнать об успехе Ренуара…»
Ренуар, уверенный в том, что этот портрет откроет ему двери Салона, решил представить и другие свои работы, в том числе новый портрет Жанны Самари, на этот раз во весь рост. Но поскольку молодая актриса иногда забывала приходить на сеансы позирования на улицу Сен-Жорж, огорчённый Ренуар начал другой портрет. Дедон убедил своего друга Поля Берара, бывшего секретаря посольства, заказать портрет своей дочери Марты, в рост, в платье, украшенном голубым поясом. А вскоре стала позировать вся семья: мадам Поль Берар и её дети Тереза, Андре и маленькая Марго.
Несмотря на работу над новой серией портретов и на непостоянство Жанны Самари, её портрет был тоже готов вовремя. Но накануне вернисажа кто-то из друзей предупредил Ренуара, что его картина, кажется, «потекла». Он поспешил во Дворец промышленности и обнаружил, что посыльный, доставивший его холст, который ещё нужно было покрыть лаком, взял на себя инициативу сделать это, но он не учёл, что краска на холсте ещё не высохла. «И мне пришлось за какие-нибудь полдня переписывать мою картину».
Хотя мадемуазель Самари была любимым объектом театральных критиков, это не помешало жюри Салона поместить полотно, спасённое в критической ситуации, в самый дальний угол Салона, «чулан», причём в верхний ряд. Напротив, по распоряжению Кабанеля
Если тогда его живопись удостоилась похвалы, то только потому, что большинство критиков считали:
