рядом с его братом Эдмоном и Кайботтом впервые появилась юная Алина Шариго. Ей девятнадцать лет. Она швея. Кажется, что в сорок лет Ренуар увлекся ею гораздо сильней, чем когда-либо какой-нибудь другой молодой женщиной. Тем не менее это не помешало ему в июне не взять её с собой в Варжемон, куда он снова отправился на несколько недель погостить к Берарам. Это было отличное время, чтобы писать пейзажи на побережье и в Берневале.
По возвращении в Париж Ренуар присутствует 14 июля, которое впервые было объявлено национальным праздником,76 на прощальном ужине, даваемом Эженом Мюрером. Мюрер, подорвавший здоровье напряжённой работой во время Всемирной выставки 1878 года, объявил, что переезжает в Овер-сюр-Уаз, где он построил дом. Он решил продать свой ресторан на бульваре Вольтер. В ходе этого вечера Ренуар, очевидно, приглашает всех, кто мог приехать в Шату, чтобы позировать ему на террасе ресторана Фурнеза. Он хочет написать там завтрак гребцов.
В августе Ренуар делает набросок картины, распределяет места среди тех, кого он хочет собрать на этой террасе, возвышающейся над Сеной с 1877 года. Как и в «Лягушатнике», здесь всегда людно… Сюда часто приходит Мопассан. Мадам Фурнез царит на кухне, её сын Альфонс помогает дамам подниматься и спускаться на ялик, а Альфонсина, дочь, принимает клиентов. Чтобы развлечь гостей, она готова — и за это ей с удовольствием дают монетку — нырять в Сену. Так как в 34 года она выглядит на десять лет моложе, художники часто просят её позировать. На её второй свадьбе Дега был одним из свидетелей…
Шаг за шагом, после нескольких переделок, картина обретает окончательный вид. В первом ряду персонажей сидит за столом прелестная Алина Шариго, играющая со своей собачкой. Уже нет сомнений в том, что она занимает всё более значительное место в жизни Ренуара. В 1890 году она станет мадам Ренуар. За ней, опираясь на перила, стоит Альфонс Фурнез, а его сестра Альфонсина облокотилась на перила, по-видимому, слушая барона Рауля Барбье. Сын посла Франции в Стамбуле, офицер, Барбье, вернувшись из Индокитая, вышел в отставку в 1876 году. С тех пор, имея скудный пенсион, выделенный матерью, он, очарованный женщинами, часто бывает за кулисами театров Монмартра, «Мулен-Руж» и «Фоли-Бержер»… На заднем плане — молодой поэт Жюль Лафорг, в каскетке, ему только что исполнилось 20 лет. Он беседует с Шарлем Эфрюсси в цилиндре. С 1879 года Эфрюсси покупает работы Моне, Мане и Ренуара. И кто знает, возможно, он предложил Ренуару покинуть еженедельник «Ла ви модерн» и присоединиться к «Газете изящных искусств», которую он возглавляет? Лафорг стоит спиной к молодой женщине, поднёсшей стакан к губам, — это Эллен Андре. Она не единственная известная актриса, присутствующая здесь… Сбоку от неё поправляет маленькую чёрную шляпку Жанна Самари, только что поступившая в труппу «Комеди Франсез». Возможно, она затыкает уши, чтобы не слышать того, что говорит Поль Лот, держащий её за талию. Или это Эжен Пьер Лестрингез в чёрной шляпе, которого она не хочет слушать? Эти двое друзей Ренуара будут свидетелями на его свадьбе с Алиной. Здесь же и Анжела, сидящая справа. Молодой мужчина, наклонившийся к ней, опираясь на спинку стула, — это итальянский журналист Мажиоло, пишущий для сатирического еженедельника «Трибуле», сообщающего о том, что происходит в парижских театрах на сцене и за кулисами. Наконец, справа на холсте, верхом на стуле, изображён Гюстав Кайботт, погружённый в раздумья. Не думает ли он о завещании, в котором в конце 1876 года сделал Ренуара своим душеприказчиком? Или, более прозаично, о своей яхте «Инес», пришвартовавшейся ниже и уже завоевавшей репутацию одной из наиболее быстрых парусных яхт Аржантея?
Нелегко было заставить каждого из них приехать позировать. Собирались ли они когда-нибудь все вместе? Едва ли. В середине сентября Ренуар был вынужден снова обратиться к одной из своих моделей: «Приезжайте в Шату завтра в красивой летней шляпке. Туалет должен быть лёгким, но наденьте что- нибудь под него, так как становится прохладно. Сохранилась ли у Вас та большая шляпа, которая Вас так украшает? Если да, то я хотел бы, чтобы Вы надели именно её, серого цвета. Та шляпа, в которой Вы были в Аржантее».
Жорж Ривьер, очень внимательно относящийся к работе друга, мог сопоставить этот
В феврале 1881 года Ренуар решает не представлять
В марте из Алжира, где он пробыл уже две недели, Ренуар написал Теодору Дюре: «Я хотел увидеть, что такое страна солнца». Он в восторге. Однажды он заметил, что мужчина, шагающий с большим достоинством и опирающийся на палку, направляется к нему. Накидка из золота и пурпура делала его похожим на принца из «Тысячи и одной ночи». Мужчина приблизился. Оказалось, это был нищий. Ренуар объясняет: «Солнце, божественное солнце, заливая его своим светом, превратило грязное рубище в королевскую мантию». Если страна может превращать пальмы в золото, воду в бриллианты, а людей в волхвов, то очарование длится недолго. Но, став писать молодых женщин, пейзажи, например банановую плантацию или
В отсутствие Ренуара Шарль Эфрюсси подготовил его участие в Салоне, представив его работы. И снова Ренуар был вынужден оправдываться перед Дюран-Рюэлем, написав ему из Алжира: «Я попытаюсь объяснить Вам, почему я представляю работы в Салон. В Париже можно насчитать едва ли пятнадцать любителей, способных признать художника, не выставляющегося в Салоне. И примерно 80 тысяч тех, кто не купит ничего у художника, если он не допущен в Салон. Вот почему я отправляю каждый год два портрета, как бы мало это ни было. Более того, я не хочу поддаваться маниакальному убеждению, заставляющему считать, что та или иная картина плоха или хороша в зависимости от того места, где её выставили. Одним словом, я не хочу попусту терять время на борьбу с Салоном. Я даже не хочу, чтобы создавалось такое впечатление. Я считаю, что нужно стараться писать настолько хорошие картины, насколько это возможно, вот и всё. Ах, если бы меня обвиняли в пренебрежительном отношении к своему искусству или в глупых амбициях, заставляющих меня жертвовать своими убеждениями; в этом случае я мог бы понять критиков. Но так как об этом не может быть и речи, то им не в чем меня упрекать. Напротив, я занимаюсь в данный момент, как всегда, только тем, чтобы делать хорошие вещи. Я хочу создавать великолепные картины, какие Вы будете продавать очень дорого. Я добьюсь этого, надеюсь, довольно скоро. Я оставался вдали от всех художников, под ярким солнцем, чтобы всё обдумать».
В Алжире у Ренуара была и ещё одна тема для обдумывания: он часто вспоминал прелестную Алину Шариго. Постепенно он пришёл к убеждению, что его жизнь не будет без неё полноценной. Ренуару она напоминала «кошечку». «Возникает желание почесать её за ушами!» Он написал ей. Когда он вернулся в Париж, Алина встречала его на вокзале.
Ренуара насторожила реакция на два портрета, которые были приняты в Салон. Критика, похоже, не нашла ни в одном, ни в другом ничего, за что можно было бы упрекнуть художника. То, что писатель Жорис Карл Гюисманс утверждал, что для того чтобы найти «такую красочную палитру», следует «вернуться к старым художникам английской школы», понятно, ведь Гюисманс, в конце концов, его «сторонник». Но мнение критика Шасаньоля особенно поразило художника: «Невозможно представить себе ничего более очаровательного, чем этот белокурый ребёнок, чьи волосы ниспадают, словно шёлковая мантия, а голубые глаза светятся наивным удивлением». Но похвалы в адрес этого портрета Ирен Казн д’Анвер ничто по сравнению с потоком восторгов, адресованных портрету её младших сестёр, Алис и Элизабет. Хавард написал в «Ле Сьекль» 14 мая, что «их маленькие смеющиеся мордашки, белокурые волосы, заплетённые в косички, их розовое и голубое платья составляют настоящий букет, необычайно свежий и сверкающий». В
