СКИФСКАЯ МИФОЛОГИЯ И СЛАВЯНСКАЯ ТРАДИЦИЯ
Вычленить собственно «скифский пласт» в античных свидетельствах, надежно определить скифские истоки соответствующих представлений, образов и сюжетов, известных из греческой и римской литературы, — задача весьма сложная. Однако имеются критерии, которые облегчают нашу задачу, прежде всего прямые указания на скифский источник информации («об этом рассказывают сами скифы», «скифы говорят» и т. д.). Кроме того, некоторые античные сообщения, судя по их характеру, не могли отражать реальные знания и мифологию самих греков, а являлись результатом заимствования из скифской среды (например, отдельные детали «полярного цикла»). Важным индикатором служит и археологический материал: памятники изобразительного искусства скифов и их соседей — жителей степи и леса — запечатлели своеобразие верований и мифологических образов этих племен. Факт бытования у самих скифов тех или иных религиозных, обрядовых, эпических представлений, о которых упоминают античные авторы, может быть установлен и с помощью сравнительных историко- лингвистических реконструкций по индоиранским материалам, относящимся к родственным скифам народам от индоариев до осетин. Негреческая по происхождению основа отдельных образов и сюжетов выявляется также при их сравнении с фольклорными данными сибирских и финно-угорских народов — потомков северных соседей племен скифского мира. Наконец, можно привлечь еще один источник — славянскую традицию.
Наряду с общим индоевропейским наследием в языке и культуре славянских и индоиранских народов имеется целый ряд таких сходных черт, которые отражают взаимосвязи этих народов на протяжении различных эпох: период контактов предков славян и индоиранцев («арийская эпоха»), период контактов с иранцами в целом и, наконец, время, когда осуществлялись связи славян уже с племенами скифо-сармато- аланского круга. Каждая эпоха нашла свое отражение в языковом материале: славяно-арийские языковые схождения, славяно-иранские соответствия, и, наконец, параллели между славянскими и осетинским языком — наследником скифо-сарматских диалектов. В осетинском обнаружены характерные схождения с рядом индоевропейских языков Европы: балтийскими, германскими и некоторыми другими. Но, как отмечает В. И. Абаев в своей книге «Скифо-европейские изоглоссы», специфические совпадения со славянским намного превосходят сепаратные связи осетинского с любым другим европейским языком.
Контакты, естественно, не ограничивались чисто языковыми схождениями; последние отражают широкий спектр связей: в области материальной культуры и быта, в религиозных и мифологических представлениях, фольклоре и эпосе. Ряд параллелей, на которые уже обратили внимание ученые, могут быть увязаны с темой нашей книги и подтверждены дополнительными материалами иранистики и индологии.
Хорошо известен сюжет повести Н. В. Гоголя «Вий». Семинарист-философ Хома Брут три ночи должен был читать в церкви молитвы над мертвой панночкой-ведьмой. Страшные испытания пережил он: и убитая им ведьма, и сонм зловещих чудищ, и несметная нечистая сила старались погубить его. Священные заклинания спасали Хому, но лишь до тех пор, пока не появился Вий… Настала тишина, «раздались тяжелые шаги, звучавшие по церкви. Вели дюжего человека… как жилистые, крепкие корни, выдавались его, засыпанные землею, ноги и руки. Тяжело ступал он, поминутно оступаясь. Длинные веки опущены были до самой земли… „Подымите мне веки: не вижу!“ — сказал подземным голосом Вий, и все сонмище кинулось подымать ему веки… „Вот он!“ — закричал Вий… И все, сколько ни было, кинулось на философа. Бездыханный, грянулся он на землю, и тут же вылетел дух из него…».
Исследователи не раз обращались к анализу сюжета и образов этой повести Гоголя, находили им соответствия в фольклоре восточнославянских народов, но образ самого Вия оставался необъясненным. Более того, было высказано мнение, что он вымышлен писателем. Между тем Н. В. Гоголь, прекрасно знакомый с украинской народной традицией, утверждал, что ей принадлежит и образ Вия, и его имя, а вся повесть «есть народное предание. Я не хотел ни в чем изменить его и рассказываю почти в такой же простоте, как слышал». Основываясь на этом, В. И. Абаев пришел к выводу, что образ и имя Вия восходят к древнему, дохристианскому богу восточных славян «Вею» («Вей» — реконструируемая форма, которую может закономерно отражать украинское «Вiй») и соответствуют иранскому богу ветра и смерти Вайю. К Вайю он возводит имя осетинского мифологического персонажа Вайюга — привратника загробного мира, великана, демонического чудовища (в осетинских сказках и эпосе вайюги обычно выступают как существа, враждебные людям и героям — нартам).
Заключения В. И. Абаева привлекли внимание многих ученых. Отмечая значимость его выводов, некоторые ученые, однако, не соглашались с ними: отрицалась специфическая семантическая общность между иранским Вайю и Вием (таково мнение известного советского слависта О. Н. Трубачева), между Вайю и осетинскими вайюгами (так полагал французский ученый Э. Бенвенист). Оба этих сопоставления не принимает и крупный советский лингвист Вяч. В. Иванов, но он признает связь между Вием и вайюгами и приводит дополнительные аргументы в пользу этой аналогии.
Описание великанов-вайюгов как одноглазых типологически сопоставимо с характеристикой Вия.[13] Мотив поднимания век Вия находит параллели в русских и украинских сказках и — шире — в фольклорной традиции ряда других народов. «Незрячесть», «слепота», «одноглазость» — черта, характерная для персонажей, связанных с потусторонним миром. Многочисленные свидетельства такого рода приведены в статьях Вяч. В. Иванова. Однако эта общая черта у осетинских вайюгов и Вия отнюдь не противоречит их генетической связи с иранским Вайю. Более того, подтверждает ее.
Вайю занимал важное место в пантеоне древних ариев; и иранцы, и индоарии почитали его как бога ветра, войны, дарителя славы, благ и богатства. Но издревле ему были свойственны и иные качества — он мог приносить также зло, беду и несчастья. Наряду с Вайю арии знали и другую персонификацию ветра — Вата (от того же корня в значении «веять», «дуть»). Он выступал скорее как обожествленная стихия ветра, а как мифологический образ нередко идентифицировался с Вайю. Иранская традиция также различает два ветра — Вата, северный и южный, вредоносный и благотворный и т. п. Образ самого Вайю был двулик, амбивалентен. Это прослеживается и по индийской традиции, но наиболее ярко отражено в иранской (наличие же иных индоевропейских — литовских и римских — параллелей для божества с таким именем показывает, что «двуликость» и связь с загробным миром были характерны для этого бога ветра с очень раннего времени). Вайю считался у ариев богом пространства, находящегося между земной (подземной) и небесной сферами, посредником между небом и землей; древние иранцы связывали его с жизнью и смертью, добром и злом, с благой и горькой судьбой, с Временем, началом и концом этого мира. Он присутствовал при кончине людей и принимал участие в посмертной судьбе каждого человека…
