ребенком. И поскольку студентка была откуда-то из дальнего села, а ее родители об ожидаемом внуке понятия не имели, все молодые мамы и мамы будущие готовили обездоленному младенцу приданое: кто распашонки из приготовленных для своего ребенка откладывал, кто — смену пеленок, одни — куски полотна на первые свивальники, кто-то — чепчик, нашлось и одеяльце.
В этой секретной подготовке участвовала и жена майора — она отдала несколько хорошеньких вещичек из приобретенных ее мужем для будущего ребенка. Отдавала она с легким сердцем и совсем равнодушно не только потому, что всего было больше чем достаточно, так как ее муж был очень заботлив и любовно занимался обмундированием своего будущего первенца, но еще и потому, что относилась к предстоящему событию с каким-то непостижимым отвращением. Ребенка не хотела — уступила желанию мужа, — родов ждала как неизбежности и горько сетовала на свою судьбу. Боялась болей и мук при родах, боялась осложнений после рождения ребенка. А больше всего, если уж говорить правду, ее удручало сознание, что роды испортят ее фигуру, которая, кстати сказать, была у нее прелестная. Всем в палате она показывала свои фотографии и переживала, глядя на свой изуродованный беременностью стан. Она и впрямь была очень красива, а особенно выделялась по сравнению с девушкой-студенткой, невзрачной на первый взгляд, но озаренной какой-то внутренней красотой, к которой нужно было присмотреться. У нас в таких случаях говорят, что она обаятельна, а французы употребляют слово «шарм».
И вот час настал — начались роды почти одновременно у обеих женщин.
Жена майора разродилась благополучно, несмотря на свое природное изящество — тонкая и гибкая, с узкими бедрами. Схватки тянулись изнурительно долго, но все обошлось без каких-либо нарушений или осложнений.
Ее муж безвыходно сидел в вестибюле больницы, даже ночевать домой не уходил. И все спрашивал — врачей, сестер, санитарок, даже у швейцара допытывался: как там дела, как там жена, очень ли страдает, не угрожает ли ей опасность и какие виды на появление на свет его ребенка? Он порядочно надоел всему персоналу, в общем-то, привычному к нервам будущих отцов.
Но хуже всего пришлось майору в минуту наибольшей его радости — когда ребенок наконец появился на свет. С первым его криком пришло и первое горе для молодого отца: мать до того разнервничалась и раскапризничалась, что не пожелала даже и взглянуть на своего первенца... Велела унести девочку с глаз долой и груди ей не дала.
Майора до того ошеломила эта весть, что он схватился за сердце, — пришлось давать ему капли...
Врачи и сестры успокаивали майора как могли, уверяли, что так бывает, что все это пройдет, что только в первые минуты может появиться такое отвращение у матери к ребенку, что инстинкт возьмет свое, и мать скоро опомнится, потребует малышку и полюбит ее крепко и нежно. Незачем попусту волноваться и надрывать сердце...
Майор немного успокоился. К жене его, конечно, не пустили, ребенка показали через окно, и он побежал в город купить цветов для матери и другое приданое для ребенка: девочка родилась черноволосой вопреки пепельным волосам матери, в тон которых и покупалось приданое...
Тем временем родила студентка.
Роды были очень тяжелые: ребенок родился мертвым.
Ни с чем не сравнимое горе молодой матери, когда неживым приходит в мир ее первенец. Печальна эта история, хотя люди и оценивали ее по-разному. Роженицы утешали несчастливую мать: не печалься, мол, ты молодая и здоровая, у тебя еще все впереди... Но некоторые — между собой, конечно, — потихоньку судачили: она ведь мать-одиночка, что ждало ее ребенка? Ничего хорошего! Лучше уж пускай его совсем не будет!
Словом, все по-разному, не всегда уместно, обсуждали больные это событие, но вместе с тем сердечно и дружески старались развлечь безутешную мать. События следовали одно за другим, и вскоре родильная палата была встревожена поведением жены майора, которая категорически отказалась кормить ребенка, боясь, что это пойдет ей во вред.
Тут уж осуждение было единодушным. Буквально все — и больные, и медицинский персонал — были искренне возмущены эгоизмом и черствостью молодой матери. А ее муж, майор, совсем растерялся — от горя, возмущения, стыда. Он только что вернулся в больницу с ворохом детского приданого для дочери и огромным букетом для жены. Принес, кроме того, кучу сластей и витаминизированных продуктов: апельсины, лимоны, яблоки, виноград, икру...
Но что было делать с девочкой, если мать отказывалась ее кормить? Неужели сразу начинать с искусственного питания?
Тем временем палатные сестры с разрешения врача — а вдруг одумается мать? — подложили нежелаемую девочку студентке. Дело вполне обычное для родильного отделения: у одной матери не хватает молока, у другой его в избытке, чего только не бывает!
Неудачливая роженица — молодая студентка — радостно приняла чужого ребенка и нежно прижала его к груди. Тяжело было смотреть на нее в эти минуты: как радовалась она малютке, и как одолевало ее безутешное горе. Она смеялась радостно, когда малютка жадно припала к ее груди, и плакала одновременно, поглощенная мыслью, что ее родное дитя так и не увидело света... Чтобы успокоить майора, ему сказали, что его ребенок в надежных руках: его кормит молодая мать, — и в конце концов он узнал историю студентки и несчастливый конец этой истории. Майор попросил все лакомства и фрукты, принесенные им жене, разделить пополам: жене, чтобы скорее поправлялась, а студентке — чтобы набиралась сил.
Майор снова ушел и вернулся еще с одним букетом цветов — для передачи студентке.
Так прошел первый день, прошел второй... Жена майора не принимала ребенка и по-прежнему не желала видеть его. А студентка кормила и лелеяла ее дочь.
Так миновал третий день.
Майор наведывался ежедневно, засыпая подарками обеих женщин. Наконец роженицы поправились и поднялись с постели. Пора было выписываться из больницы. Все это время майор аккуратно навещал обеих, обеим передавал всякие яства, а студентке каждый день приносил свежие цветы.
Выписались женщины тоже вместе. Их встретил в вестибюле майор — отец ребенка, муж своей жены, совсем чужой человек для студентки, бесконечно ей благодарный и признательный.
Первой вышла студентка с ребенком — тут они и познакомились. Потом появилась жена.
Увидя ее, майор пришел в такую ярость, что не захотел было брать жену из больницы. Но пересилил охватившее его возмущение. Так они и ушли втроем...
Вы спрашиваете, что же было дальше, чем закончилась эта история?
Вскоре майор разошелся со своей женой, матерью его ребенка. И женился на студентке, которая стала ему женой, а ребенку — родной матерью.
Началось с глубокой признательности, затем чувство росло и крепло, пока не вылилось в любовь, сочетавшуюся с уважением к тому хорошему, что в ней было, в этой неприметной студентке. И она тоже полюбила его.
Хорошая из них вышла пара. И ребенок был хороший.
Авторизованный перевод Т. Стах.
28. Гвоздики в грязи
Помню осенью сырою, вижу небо в потемках. И осинку седую первый обнял мороз, и плывет передо мною то далекое время утра. Словно снова смотрю виденный сон. Провожала ты меня в ту осень на службу, не видел я огня в твоих глазах. Будто как-то случайно, потухла улыбка и скупая слеза скатилась.
