Другой заместитель Тяжельникова, Махаил Федорович Ненашев, называл это лицедейством, которое «пышно расцвело на столичной почве и принесло ему славу незаурядного трубадура вождя и приводило в оторопь даже видавших виды аппаратчиков в ЦК». Такова была комсомольская школа массовых мероприятий.
«А в аппарате и в подведомственных учреждениях, – писал Медведев, – насаждались стереотипность мышления, жесткая дисциплина, нетерпимость не то что к инакомыслию, но и к любому мнению, отличному от тяжельниковского. Это назначение шокировало многих, даже, как мне показалось, Зимянина».
Евгений Михайлович руководил отделом пропаганды, пока генеральным секретарем не стал Андропов. Юрий Владимирович отправил Тяжельникова послом в Румынию...
Во главе отдела культуры в 1965 году поставили Дмитрия Алексеевича Поликарпова, который много лет ведал в партаппарате литературой и искусством.
Еще в сентябре 1940 года его назначили заведующим отделом культурно-просветительных учреждений ЦК. Во время войны он руководил Всесоюзным комитетом по радиофикации и радиовещанию при Совнаркоме. В январе 1944 года Сталин послал его «комиссаром» в Союз советских писателей. Через два года он попал в опалу и был отправлен учиться в Высшую партийную школу, после чего его назначили директором Московского государственного педагогического института имени В. И. Ленина.
После смерти Сталина Поликарпова ненадолго вернули на должность комиссара в Союз писателей, а потом назначили заведующим отделом культуры в ЦК. Структура аппарата постоянно менялась. Называлась его должность по-разному, но десять лет, с 1955 по 1965 год, партийное руководство литературой и искусством осуществлял Поликарпов.
Дмитрий Алексеевич был догматиком, осуждал любые отклонения от партийной линии. Но в нем были и симпатичные черты. Он был откровенен, не уходил от решения сложных вопросов. Он сохранил верность своим юношеским идеалам и был бескорыстен.
«От службы он не хотел ничего, – писал заместитель главного редактора „Нового мира“ Алексей Кондратович, – ни шикарных квартир, ни особых пайков и льгот, – служба была выше. Он служил с душой, а не ради чего-то. Он нисколько не походил на аппаратчиков новой формации, которым только бы урвать, схватить, получить».
В 1965 году Поликарпов умер. Его сменил Василий Филимонович Шауро. Он окончил Могилевский педагогический институт и несколько лет проработал в школе, после чего его отправили в Высшую партийную школу в Москву. Рядом с партшколой, в здании на Миусской площади, находились курсы переводчиков при ЦК партии. Девочки-переводчицы приходили к соседям в партшколу смотреть кино.
На переводческих курсах училась Галина Николаевна Ерофеева, жена известного дипломата Владимира Ерофеева. Она написала воспоминания, в которых фигурирует и молодой Василий Шауро:
«Довольно робкий парень из белорусской глубинки, он был сентиментален, любил народные песни, особенно украинские, и легкие веселые оперетки, такие, как „Свадьба в Малиновке“. Не за последние ли качества его сочли приобщенным к культуре? С ответственного партийного поста в родной республике его „бросили“ на руководство советской культурой...
Как умудрялся он с его более чем скромными интеллектуальными способностями – даже прослыл «великим молчальником» за нелады с риторикой – противостоять таким высокоодаренным натурам, как Твардовский или Любимов? Впрочем, механизм давления был отлажен его предшественниками и действовал, как правило, универсально».
Шауро стал первым секретарем Минского обкома, затем пять лет был секретарем ЦК компартии Белоруссии по идеологии.
Василь Быков вспоминал, как ему вручали в Кремле государственную премию по литературе:
«Главным распорядителем мероприятия был наш земляк Шауро, который довольно холодно поздравил меня – словно выговор объявил».
Василий Шауро ни в чем не походил на своего предшественника Дмитрия Поликарпова, но идеально соответствовал новому брежневскому времени. Шауро старался вести себя мягко, не ссорился с писателями. «Любитель душевных разговоров», как выразился побывавший у него Александр Трифонович Твардовский. И любыми способами избегал необходимости высказать мнение, выразить свое отношение, сказать «да» или «нет», если ему не было уже известно мнение высокого начальства.
Василий Филимонович прославился тем, что практически никогда не выступал. Он предпочитал молчать. Его крупная голова с зачесанными назад волосами на протяжении многих лет была неотъемлемым атрибутом всех торжественных собраний в Москве, посвященных культурным мероприятиям. Но никто не мог припомнить, чтобы он хотя бы раз что-то сказал. Не разговаривал даже с соседями по президиуму.
Его предшественник Поликарпов ощущал себя хозяином и был заинтересован в том, чтобы его хозяйство процветало.
«О Шауро, – писал Алексей Кондратович, – этого сказать никак нельзя. Хозяйство для него уже не существовало. Есть должность, пост, позволяющий быть, казаться, представляться и присутствовать. А хозяйство со всеми заботами – одна тягость. И от хозяйства карьера может пострадать, переломиться и даже кончиться. Поэтому главная задача и заповедь – ничего не делать, по возможности ни во что ни вмешиваться, ни с кем не портить отношения. Ни о чем не беспокоиться, бездействовать и избегать самого опасного – решений.
Шауро – руководитель новой, сугубо аппаратной формации».
Рассказывали, что он неплохо играл на баяне. Переехав в Москву и разобравшись в новой жизни, он заказал себе в типографии бланки поздравлений с различными праздниками, которые были подписаны на иностранный лад: «Василий Ф. Шауро».
Вся жизнь Василия Филимоновича проходила в улавливании мнения высшего начальства. Подчиненных он подбирал таких же. Перевел из Минска Бориса Владимировича Павленка, которого сделал заместителем председателя Госкино. Павленок, по воспоминаниям кинематографистов, стал главным цензором в кино. Сам же он впоследствии рассказывал, что всего лишь исполнял команды, поступавшие со Старой площади.
Судьба поэта
1 сентября 1967 года Твардовский записал в дневнике впечатления от встречи с руководителем отдела культуры.
Главный редактор «Нового мира» добивался возможности опубликовать проспект журнала на будущий год, где значились произведения Солженицына и других авторов, которых не пропускала цензура.
Шауро отказался что-либо решать, объяснив таинственно:
– Я должен уехать на длительный срок.
Он не учел, что от его секретарши Твардовский знал, что Шауро просто уходит в отпуск. Но признаться в этом завотделом ЦК не мог, уйти в отпуск – это не звучит!
– Но как же быть с проспектом? – настаивал Твардовский. – Завтра начинается подписка.
– Я говорил с Петром Ниловичем (Демичевым) о нашей с вами беседе по телефону. Он сказал, что я правильно посоветовал вам не включать в проспект эти произведения.
– Но вы же сказали, что невключение их означало бы, что мы от них отказываемся. Как же вообще быть теперь?
– Посоветуюсь с товарищами в отделе.
– Но если вы не можете мне ничего посоветовать, то что же они посоветуют? – резонно заметил Твардовский.
И в самом деле: с каких это пор подчиненные поправляют начальство?
– Ну, не знаю. Тут в понедельник приезжает Петр Нилович, товарищи ему доложат.
– Так я уж сам ему позвоню.
– И того лучше, – с явным облегчением сказал Шауро.
И такой человек, который не мог решить ни одного вопроса, руководил отделом культуры почти двадцать лет. Причем Шауро мог неделями уклоняться от неприятного разговора.
В октябре 1967 года Твардовский вновь пытался дозвониться Шауро. Александр Трифонович в деталях описывал всё это в дневнике.
Цековская секретарша Антонина Васильевна, которая работала еще у Поликарпова, извинялась перед Твардовским:
– Ах, Александр Трифонович, мне уж и неловко.
