Боргильдова битва

поэтов.

— Стойте, стойте! — Тор, устрашитель великанов, воинственно задрал рыжую бороду. — Мой Мьёлльнир сокрушит любого из рода гримтурсенов, что правда, то правда. Но много ли толку, если я притащу сюда пленницу? Она не станет говорить.

— Что нельзя вырвать силой, можно узнать чарами, — раздался низкий голос Мудрого Аса. — Я согласен с Молчаливым.

— Один раз мы уже поступили бесчестно, — дочь Ньёрда гневно вскочила со скамьи. — Пролилась кровь ванов. Не стоит повторять той ошибки.

(Комментарий Хедина: кто в тогдашней войне поступил бесчестно, и полностью ли вина за пролитие первой крови лежит на асах, вопрос далеко не решённый. В истории Гулльвейг слишком много белых пятен.)

— Согласна, — Сиф, роскошноволосая супруга Тора, встала рядом с богиней любви. — Я согласна отправиться к Лаувейе и поговорить с ней.

— Едва ли великанша захочет сесть за стол с моей женой, супругой того, кто отправил в Хель столько её сородичей! — возразил рыжебородый ас.

— Ты, как никто из нас, умеешь убеждать, — усмехнулся хозяин Золотой Чёлки.

— А ты, Мудрый, тогда отправился бы сам, — обиделся обладатель Мьёлльнира.

— Хватит, — поднялся Отец Дружин, и всё разом стихло. — Ничего, кроме совета идти на поклон к великанше или же вырвать у неё правду силой, я не услышал. Никто не предложил самим узнать смысл новых рун.

— Как же узнать-то такое? — простодушный Тор развёл руками.

— Я знаю как, — хозяин Асгарда опустил голову и никто из сородичей-асов не видел его взгляда.

* * *

Всё как всегда. Дети, они и есть дети. Пусть даже зовутся богами, умеют дробить несокрушимый гранит и побеждать великанов.

Золотистый Слейпнир беспокойно водит головой. Чудесный конь чует беду, хотел бы помочь, но не знает как. А Отец Дружин знает, но тоже — не может решиться.

Голая равнина, горизонт тонет в низких тучах, так что непонятно, есть ли вообще здесь солнце. Под ногами ни травинки, нагая слежавшаяся глина, где не пустит корни даже вездесущий пырей. Посреди ровного поля высится одинокий дуб, странный и нелепый в этом проклятом месте. Как он вырос тут — неясно.

Ветки его протянулись далеко от трёхобхватного ствола. Глина усеяна опавшими листьями, полусгнившими желудями — то могучее древо напрасно старается. Ничто не взошло в его тени, ничто не прижилось.

Отец Дружин стоит, вонзив трёхострое навершие Гунгнира в неподатливую, плотно сбитую землю. Царит безветрие, беззвучие; дуб-исполин не шелохнётся, чем-то напоминая гиганта-ётуна.

Вот только он, Один, пришёл сюда с миром, а не с войной.

При мысли о предстоящем начинают мелко и стыдно трястись пальцы. Словно не хозяин Асгарда, а ничтожный нищий, забившийся в щель с медяками — дневной добычей — от продажной рыночной стражи.

Жди не жди, древний Игг, Старый Хрофт, а задуманное придётся исполнить. Твой глаз лежит залогом у Мимира, но даже всей силы Источника Мудрости не хватило, чтобы прозреть смысл новых, изменённых великанами рун. Не говоря уж об их сочетании.

Оттягивая неизбежное, Старый Хрофт разводит костёр — сухие поленья приехали на спине Слейпнира. Немного магии — огню полыхать девять дней и девять ночей. Охо-хо… но надо вытерпеть.

Хозяин Асгарда долго ходит вокруг и около потрескивающего пламени. Острием зачарованного копья чертит на земле привычные руны, раскручивая их спираль противосолонь. Соединяет отдельные письмена, так что получается окружившая костёр многолучевая звезда.

Медленно наползают сумерки. Здесь нет ярких закатов, свет просто угасает, словно истаивая, просачиваясь сквозь землю.

Вскоре воцаряется тьма. Остаётся лишь разведённый Отцом Дружин костёр.

Один подходит к дубу, закидывает ременную петлю на нижнюю ветвь, захлёстывает свободный конец вокруг левого запястья. Ловко подтягивается, повисает, держа Гунгнир в правой руке. Бросает последний взгляд на весело пляшущее пламя, выдыхает — и сильным, спокойным движением вгоняет копьё себе в грудь по самую крестовину.

(Комментарий Хедина: вот в этом, именно в этом, наши [и, полагаю, другие Поколения Истинных Магов] и уступали Древним Богам. Мы были сходны с ними готовностью ради знания пройти по самому краю смертной бездны, но именно по краю. Не знаю никого из Истинных Магов, кто сам, добровольно, обрёк бы себя на ритуальное мучительство. В злые годы моего изгнания, оставшись без власти над огнём, мне пришлось и поголодать, и помёрзнуть, однако чтоб вот так, вонзить себе копьё в грудь… Многим из Истинных Магов была доступна магия крови, однако её пускали себе аккуратно, с ловкостью бывалого цирюльника. Не могу не думать о том, какая-же всё-таки страшная и необоримая сила в лице Молодых Богов надвинулась тогда на мир, что, при всём самопожертвовании Древних, они пали в столь неисчислимых множествах.)

II

Советы мои,
Лоддфафнир, слушай,
на пользу их примешь,
коль ты их поймёшь:
злые поступки
злыми зови,
мсти за злое немедля.

Над голой равниной несутся тучи — несутся, как безумные, словно подхлёстываемые незримыми бичами неведомых погонщиков. Под ветром качается, громко и словно бы возмущённо шелестя листвой, могучий вековой дуб.

Именно дуб, не ясень, как, наверное, счёл бы иной смертный колдун. Великий Иггдрасиль, древо, что незримо несёт на себе тяжесть Асгарда — это именно ясень. Так небось ясень и следует искать, взыскивая мудрости столь ужасным путём? — подумал бы чародей и жестоко бы ошибся.

Не всякое зеркало отражает так, как оно предстаёт неискушённому взору. Именно здесь, на заповедных и безжизненных равнинах, где нет ничего, кроме тени великого Иггдрасиля, Отцу Богов предстоит получить ответы.

Изменённый магическим стеклом, ясень предстаёт здесь дубом, открывая священный смысл и связь символов — пока стоит Мировое Древо, жить будет и мир.

Боль неподвластна богам — великий инструмент, изначально вплавленный в самое сердце бытия.