Боргильдова битва

преувеличениями. «Жертвоприношение», считал я, есть лишь красивое слово для транса и сверхчувственного восприятия — к этому прибегали мы все в бытность учениками. Мы не шагнули в ту бездну, куда Отец Дружин ринулся очертя голову и, судя по всему, колеблясь лишь самую малость. Вот этому я… пожалуй, даже завидую.)

***

Никто не дерзает взглянуть даже в лицо Старшему асу, не говоря уж о том, чтобы встретить пылающий взор его единственного глаза. Даже Фригг, даже она не осмелилась хотя бы утереть мужу кровь. Даже неукротимый Тор что-то виновато бормочет в рыжую бороду, опуская голову.

Хромая, Отец Богов идёт через Валгаллу; пирующие герои приветствуют его громким кличем. Но Старый Хрофт не поворачивает головы; тяжело ударяет в красный гранит пола тупой конец Гунгнира, и звук этот разносится словно стук молота, заколачивающего крышку гроба.

Крики эйнхериев смолкают. Один за другим, сотня за сотней встают они, в молчании поднимая рога с хмельным мёдом — но никто не рискнёт омочить губ.

Идёт их раненый бог, идёт собравший их в Валгалле, и грудь его испятнана кровью. Для них это значит лишь одно — Последняя Битва близка, как никогда.

Следом входят в великую залу и остальные асы. Фригг с Идун, Фрейя с Сиф, Бальдр с Тюром, Видар с Хеймдаллем — и прочие. С ужасом взирают они на окровавленную грудь Отца Богов, но никто не решается задать вопроса, даже сама супруга.

Но что такое? Чьи шаги вдруг раздаются в наступившей тишине? Отчего донеслось хлопанье птичьих крыл, кто тот ворон, что осмелился каркнуть, возвещая появление — кого?

Двенадцать фигур в высоких островерхих шлемах с крыльями по бокам, в посеребрённых кольчугах. Двенадцать чёрных, чернее ночи, вранов рядом с ними. В тугие длинные косы заплетены солнечно-светлые волосы. Сверкают ярче начищенного золота наконечники копий, они светятся словно бы сами по себе.

— Мы готовы, Отец. Приказывай.

Рёгилейв и Хильд, Хьёрфьетур и Хлекк, Гель и Гейр. Скульд и Скёгуль, Гунн и Мист, Сигрюн и Рандгрид.

Их двенадцать, только двенадцать, потому что тринадцатая, Сигдрива, избрала совсем иную участь.

— Веди нас, Отец! — восклицает самая юная, Рандгрид, Разбивающая Щиты. — Веди, не устоит никто! Ведь и в день Рагнаради мы тоже победим, хоть и падём!

Ответом ей служит дружный и ликующий рёв эйнхериев. Они согласны. Вечность ожидания — и потом последняя битва, битва с врагом, не имеющим себе равных.

Но Старый Хрофт молчит, голова его опустилась на грудь. Тревожно встопорщили перья оба ворона, да тоскливо и еле слышно поскуливают волки.

Одиннадцать валькирий с немым осуждением глядят на единокровную сестрицу. Но Рандгрид и не думает смущаться; потрясая копьём, воительница гордо вскидывает подбородок, ища взгляд отца.

— Асгард не уступал никому и никогда!..

Это не так. Когда-то давно, «в дни юности мира», асы проигрывали войну ванам. И уступили, признав неудачу, хотя и объединив оба племени Богов Хьёрварда. Объединив, а не восторжествовав.

Но для юной Рандгрид это всё равно — «не уступали никому и никогда». Ведь её собственный родитель, Отец Дружин, владыка Асгарда, так и остался верховным хозяином Большого Хьёрварда, а это значит — победа!

Седая борода Одина дрогнула, омрачённое чело поднялось, взгляд чуть потеплел, упав на младшую дочь. Застывшая в стороне Фригг досадливо-ревниво поджала губы.

— Ты смела и отважна, Рандгрид, но одной смелости и отваги тут недостанет, — разносится под сводами Валгаллы низкий и грозный глас Отца Богов.

Асы замерли, даже неугомонный Локи глядит серьёзно, чуть ли не с испугом. Но Старый Хрофт умолкает, вновь погружаясь в думу.

Юная Рандгрид разочарованно косится на неодобрительно насупившихся сестёр.

Наконец Один со вздохом поднимается, правая ладонь накрывает запёкшуюся рану — с одежды так и не смыта кровь.

— Что видел я, асы, — того не изрекала нам вёльва. Семеро наделённых силой нисходят на наш мир, и идут они со злом. Не открыты мне их имена, прозвания их отцов с матерями или цели; ведаю лишь одно, что грядёт зло. Такое же, как и Сурт со своими воителями Муспелльхейма.

Отец Дружин не упоминает ни Волка, ни Змею, ни Хель. Растерянный, застыл злой хитрец Локи, уронив руки. Ибо идёт новый враг и кто знает, случится ли теперь предсказанное?

Да, Локи знает. Знают и боги, они все вместе слушали прорицание. Но асы справедливы. Бог огня ещё не совершил ничего, следовательно, не может быть наказан или изгнан. Закон нельзя отменить даже волей хозяина Валгаллы — за небывшее не карают.

Наконец не выдерживает простодушный Тор. Рыжебородому неведом страх, он, как никто, верит в себя и своё оружие.

— Приказывай, отец, — он опускается на одно колено. — Твоя воля да возглавит нас.

Один за другим преклоняют колено и другие асы, к ним присоединяются асиньи с эйнхериями, все двенадцать валькирий. Стоять остаётся одна лишь Фригг.

Приказывай… да, так они привыкли. Должно произнестись слово, и исходить оно может лишь из уст Отца Богов.

…но что делать, коли он сам не разумеет грядущего? И даже залог Мимира не поможет.

Долго молчит бог Один, владыка Асгарда, носитель не знающего промаха копья, познавший руны, принёсший сам себя себе в жертву. И наконец, уста его размыкаются.

— Злом злое зови, мсти за злое немедля, — оглашается его словом Валгалла. — Но зло ещё не свершено. Что видел я — о том скажу. На тинге приговорим мы, асы, как следует нам поступить.

И он говорит. Описывает увиденное во всех деталях, какие только способен вспомнить. Бледнеет, кусая губы, Фригг, не отрывая взгляда от окровавленного бока Отца Богов.

— Видел грядущую силу, подступающую со злом к нам, асам. Далёко ли она, близко ли — не ведомо; знаю лишь, что она грядёт. Быть войне и быть битве; а чем окончится она, того мне не открыто.

Вздох облегчения проносится по толпе эйнхериев, ухмыляясь, переглядываются меж собой валькирии — им ли, Девам Битвы, бояться какого-то сражения? Оживляется, вскидывая Мьёлльнир, и рыжебородый бог грома. Его вести радуют.

— И всего-то, Отец? — гремит под выложенной золочёными щитами крышей его могучий бас. — Быть может, это сокрыто безднами времени, как Рагнаради. Быть может, оно не свершится вовсе. Почему же тогда чело твоё столь мрачно? Мы ведали о предсказании вёльвы и всё равно пировали и радовались.

Тор, Тор, рыжебородый мой старший сын. Неустрашимый и неудержимый в бою, ты привык сражаться с гримтурсенами, и не объяснить тебе, что увиденное своими глазами — отнюдь не равно пророчеству вёльвы.

Память оказалась выносливее, надёжнее глаз. Там, где их туманили боль и страдания, память цепко подхватывала всё замеченное ими, заботливо, словно хорошая хозяйка, откладывая на потом, когда пригодится.

За бесчисленными ратями, за семью шествующими гигантами, но перед почти скрытыми мглою, смутными и неясными очертаниями исполинских Дракона с Орлом — воздвигались странные цепи зелёных, словно из тёмного смарагда, гор, исполинские кристаллы, наподобие тех, коими украшают свои жилища подземные гномы. И в них тоже ощущалась угроза — но совсем другая, нежели от шествующей семёрки. Скрытая, неявная и, похоже, наступающая ещё не завтра.

Дальние, конечно же. Но уже не те, что знакомы асам по битвам Южного Хьёрварда. Сюда двигались те — или то, — что составляли главные силы «племени смарагда», как порой именовали их скальды Валгаллы.

А вот на самом горизонте, рядом с пугающими громадами двух чудовищ, Орла и Дракона, медленно проступала сквозь серую хмарь третья фигура, на сей раз — человеческая, но тоже исполинского роста, в сияющей солнечной короне, испускающей мириады лучей, что острее самых острых стрел.