попадались нанизанные на него, словно бусины на нитку, деревни. Нет, посмотреть там было на что – такие дома, как здесь, в Долье строили лишь зажиточные отрубные или даже усадебные. Люди же оказались обычными, правда, одетыми подобротнее. К одному только Дигвил привыкнуть не смог – к равнодушным, безмолвным зомби. В деревнях они делали чёрную работу, рубили дрова, таскали воду, расчищали тракт после снегопадов – всё то же, чем в Долье занимались серфы.
Караван едва плёлся. Невозмутимые Мастера сопровождали пленных, даже и не думая подгонять измученных страхом и неизвестностью людей. Именно страхом и именно неизвестностью: в остальном с пленными обращались вполне сносно, кормили, не лупили почём зря – Дигвил, со своей стороны, привык к совершенно иному. Сколько раз он сам широко размахивался кнутом, подгоняя уныло бредущий к владениям Деркоора двуногий сброд! И это было сладко, признавался сейчас себе Дигвил. Ему это нравилось. Власть над беззащитным пьянит, впадаешь в грех гордыни, как сказал бы фра Шломини.
А потом взору бывшего нобиля открылся Некрополис. Отличные расчищенные дороги, мощённые камнем, – такие были только в Симэ вокруг мощёной же площади перед королевской цитаделью. Высоченные стены, шпили над крышами, крытыми красной черепицей. Правда, смертельную тоску навевало серое бессолнечное небо, низкое, словно крышка гроба.
Колонну прогнали через ворота, под злобно нацелившимися сверху копьями опускных решёток, и сразу же заставили свернуть влево, в широко раскрывшийся зев подземелья. Мимо спокойно шествовали по своим делам обыватели Некрополиса – охранники-зомби никого не отгоняли, не отталкивали. Дигвил невольно поймал чужой взгляд: немолодой уже толстяк в хорошей шубе, явно купец, и молоденькая девушка в чёрных мехах рядом с ним, разрумянившаяся на морозе. На Дигвила она глядела с откровенной жалостью.
Он попытался улыбнуться в ответ, хотя бы растянуть губы в некоем подобии улыбки, но сведённые холодом мышцы лица слушались совсем плохо. Получилась какая-то гримаса, но красавица, похоже, поняла. Вздохнула и едва заметно качнула головой, правой рукой сотворяя нечто вроде знамения Ома Прокреатора.
Она
Дигвил успел оглянуться – сероватое небо, снег и гулкий подземный ход, настоящая дорога, уходящая наклонно вниз. Наверху оставался город, красивый город, небывалый город, совсем не похожий на Симэ или там Меодор; пленникам раскрывалось его исподнее, его нутро, и оттуда тянуло затхлым, неистребимым запахом гнили. Нет, не той Гнили, что опустошала земли Навсиная или Свободных королевств, – но самой обычной, кухонной, словно там давным-давно не убирались мясные обрезки.
Стало заметно теплее. Пленники тащились по широкому тоннелю, дневной свет померк. За спиной Дигвила кто-то вдруг истошно заорал, забился, задёргался, словно и впрямь надеясь избавиться от цепей. Стражники-зомби без спешки и молча надвинулись на смутьяна, что-то коротко свистнуло в воздухе, крик захлебнулся, сменившись хлюпающим кашлем.
Соседи Дигвила по скорбному шествию глядели в пол. Они тащились, тяжело волоча ноги, отбросив всякую мысль о сопротивлении.
«Что с нами будет? Что с нами сделают?
Нет, неправильно, – скрипнул зубами Дигвил. – Мы не вещь, чтобы с нами что-то «делали». Цепи должны рано или поздно снять, никакой хозяин не станет держать раба вечно закованным, и тогда-то вот мы и посмотрим, кто кого».
О том, что их может ждать, он заставлял себя не думать.
Тоннель опустился ещё глубже и теперь шёл ровно. Зловоние становилось всё тяжелее, добавилась вонь фекалий – где-то совсем рядом пролегала городская клоака.
Так, в молчании, пленники и дошагали до цели. Ею оказался огромный подземный зал, широченный и низкий; под ногами, против ожиданий, была земля, а не привычные каменные плиты.
Цепи никто не снимал. Воды не давали. В полутёмном подземелье скапливалось отчаяние, словно гной в ране; ещё немного, и люди даже скованными кинутся на стражников, потому что ожидание невесть чего становилось совершенно невыносимым.
– Ты должна увидеть всё, – настаивал Латариус, шагая рядом с Алиедорой. – Мы могли бы показать тебе только красивости: Некрополис с пригородами, воинское искусство Гончих, парад наших полков. Могли бы отвести тебя в сокровищницу, могли бы разложить перед тобой труды лучших златокузнецов, представить лучшим магам и алхимикам, поразить тебя их чудесами; но как я уже сказал – мы предпочитаем правду. Одну лишь правду и ничего, кроме правды. И ты, вставая на нашу сторону, должна знать, на чём зиждется благополучие Некрополиса и его обитателей.
Аттара благоразумно помалкивала.
– Входи и смотри. Не отворачивайся. Это ничуть не страшнее Гнили или обычного сражения. Ну, или, скажем, когда скопом казнят ведьм. – Мастер зло осклабился.
Да, как казнят ведьм, Алиедора помнила.
И помнила, как собственноручно казнила заподозривших её в ведьмовстве.
…Этот зал оказался самым большим, его дальний край терялся в полумраке. Резко и зловеще светили призрачные факелы по стенам, а прямо перед Алиедорой, за оградой невысокого балкончика, колыхалось человеческое море – так, во всяком случае, в первый миг показалось доньяте.
Как обухом по голове, ударило сжатое до предела отчаяние, им, словно ядом, был для Алиедоры пропитан сам воздух подземной тюрьмы. Горе. Конец надежды. Конец всему и даже хуже, потому что согнанные сюда могли лишь догадываться, что их ожидает и через что им предстоит пройти.
– Это только начало, – восторженно прошипел на ухо Латариус. Казалось, он вот-вот потеряет самообладание. – Смотри, сейчас выйдет… один человек. Смотри на него внимательно.
На самой границе толпы вдруг возник круг яркого света, яркого до такой степени, что резало глаза, привыкшие к полумраку подземного зала. Люди качнулись, толкая и сбивая друг друга, кто-то закричал.
– Они ж сейчас друг друга передавят! – не выдержала Алиедора. Ладони доньяты покрылись пoтом, кулаки сжались. Там, прямо перед ней, – были люди, а не скот. Что-то ещё не давало Алиедоре сделать последний шаг, перейти за грань, после которой – только холод презрения.
В круг света шагнул человек в ярко-алом плаще, под ним – блестяще-чёрное одеяние. Рядом с ним не было никого – ни стражников-зомби, ни аколитов-помощников. Руки новоприбывший прятал под плащом. Ровным и твёр– дым шагом он двинулся прямо на толпу, и люди поспешно пятились, едва не падая и не опрокидывая соседей.
– Первое – явить им свою волю, – взялся пояснять Латариус. – Подавить их. Заставить…
На взгляд Алиедоры, согнанные в подземелье люди и так были подавлены, запуганы куда хуже, чем «до смерти».
Человек в красном и чёрном шёл сквозь толпу, и пленники послушно расступались. Вслед за ним двигался и круг невесть откуда исходящего света, казалось, там светится сам воздух.
Человек остановился в самом центре зала, один, безоружный. Толпа людей, даже скованных, сомнёт и растерзает его в одно мгновение; но чародея в красно-чёрном одеянии это словно ничуть и не волновало.
Он поднял руки – и всё разом стихло.
– Вы все – счастливцы. – Маг говорил вроде бы негромко, но слышно его было во всех концах огромного подземелья. – Ваши страдания окончены. Вас ждёт свобода, – правая рука поднялась, начертала над головой чародея какой-то странный знак, и тот мигом вспыхнул багровым пламенем. – Прежнее сгорит в огне, но вы станете куда большим, чем были до этого. Вы пойдёте за мной. Вы будете внимать мне.
Никто не произнёс ни слова.
– Вы пойдёте за мной, – рассекая толпу, волшебник двинулся прочь. Круг света следовал на ним, над головой пылал кровавый «нимб». – Там конец бед и тревог. Ступайте смело!
Слова были нарочито банальны, и Алиедора понимала, что дело тут совершенно не в них. Толпа охнула, словно больной тягун, и медленно потянулась вслед за магом. На дальней стороне подземелья раскрылись широкие ворота, там что-то призрачно светилось.
Чародей первым шагнул за порог.
– Здесь всё закончено. – Латариус потянул Алиедору за локоть. – Теперь идём смотреть главное.
