немецкий не слишком жалует. Как вы с ним живёте-то?
– У Александра Афанасьевича имеется своя система, – охотно пояснил не заметивший «подначки» Иван. – Во главу угла князь ставит верность государю и отечеству, но немалое место занимает и верность иным взятым на себя обязательствам. Мой родитель, майор Ульссон, получил смертельную рану, исполняя приказ его высокопревосходительства, после чего князь счёл своим долгом позаботиться о нашем семействе.
В свою очередь, когда спешно вызванному из своего имения Александру Афанасьевичу потребовался адъютант, я не мог не оставить Академии. Надеюсь, однако, в ближайшем будущем покинуть своего благодетеля и вступить в Володимерский полк, где, по несчастливым нынешним обстоятельствам, открылись вакансии.
– Я бы, Иван Максимилианович, сказал, что в основе вашего решения лежит свойственное человеку чувство благодарности, а вовсе не орднунг.
– Порядок есть основа основ, – и не подумал смутиться свей, – но пути к нему могут пролегать различные. Пирамиду по-разному строить можно. А теперь идёмте, его высокопревосходительство ждёт. Встречаем сегодня гвардию. И его василеосское высочество.
3. Анассеополь. Дворец графа Менелая Орестовича Бороздина-второго
Полуобнажённые сатиры и нимфы по обеим сторонам ярко освещённой лестницы разглядывали запоздавших гостей. Как чудилось фон Шуленбергу, с намёком, хоть и не столь откровенным, как у блиставшей на верхней площадке хозяйки дома.
– Господин посол, какая приятная неожиданность. – Лиди Бороздина церемонно и при этом… дерзко подала руку. Декольте графини тоже было дерзким. О да, её сиятельство имела что показать, но всё-таки, всё-таки…
– Премного благодарен за приглашение, прекрасная Лидия Тейнарьевна. – Необычное даже для русских отчество выговорилось на удивление легко. – В наше нелёгкое время…
– Ах, милый граф, ну хоть вы не говорите о политике! – надула губки великолепная Лиди. – Все мужчины как сговорились, только и рассуждают, что о каких-то глупых государственных делах. У меня от них случается мигрень…
– Прекрасные дамы, такие как вы, графиня, и не должны помышлять о столь скучных материях, предоставив сии вещи мужчинам…
Так, за светской беседой, они и проследовали роскошной даже для софьинского Анассеополя анфиладой навстречу доносящейся из большой, отделанной по последней моде залы музыке. Контраст между тяжеловесной прадедовской роскошью и умопомрачительно дорогой современной «простотой» был одной из последних причуд графини. Удачной причудой, так как примеру Бороздиных успели последовать Аргамаковы, Кавалковы и Чемисовы. Правда, у них отчего-то вышло не столь впечатляюще. Поклонники Лиди искали секрет в её неповторимом шарме, недоброжелатели же… Недоброжелатели скромно молчали.
– Лидия Тейнарьевна, смею ли я надеяться, что в вашей бальной книжечке осталась хотя бы одна свободная строка?
– По секрету, граф, и только для вас – одна и осталась. Третий вальс. – Она улыбнулась, взметая сине- зелёный, сверкающий, будто морская волна, подол. – А теперь простите меня, мой дорогой… граф Александер, я должна вас покинуть, ибо…
Фон Шуленберг успешно изобразил композицию из разочарования (его покидают) и надежды (ему обещан вальс). К нему уже спешил хозяин дома: могучий и необъятный живот Менелая Орестовича, в последние годы ценившего хорошую еду дороже молоденьких прелестниц, уверенно прокладывал своему обладателю дорогу. Хозяин дома и гость обменялись парой ничего не значащих фраз, потом Бороздин устремился к только что прибывшему графу Юмину, и пруссак вздохнул с облегчением. Окажись он, как это порой случается в снах, любовником Лиди, или даже стань Менелай Орестович воздыхателем Урсулы, Шуленберг вряд ли бы испытал большее неудобство – генерал Бороздин до недавнего времени командовал тем самым Вторым корпусом, что потрепал Пламмет.
…Граф Александер начал обходить залу, обмениваясь улыбками и поклонами. Нельзя сказать, что от прусского посла шарахались, как от зачумлённого; это бал, а не политический раут. Но Шуленберг знал, что, попытайся он заговорить о чём-то более серьёзном, нежели последние веяния в парижских модах, большинство его любезных собеседников замкнётся или постарается вернуть разговор к перьям и декольте.
Что ж, сегодня он здесь ради одного-единственного человека, с которым иначе ему никак не удалось бы встретиться, не нарушив все писаные и неписаные правила дипломатии.
Военный министр князь Орлов приехал к Бороздиным, хотя чувствовал себя явно плохо – бледный, под глазами огромные синяки, голос хриплый. Порой князь покашливал, изо всех сил стараясь сдерживаться.
Он же болен насквозь, подумал Шуленберг. Зачем же тогда появился? Или… – обожгла догадка, – он у Бороздиных для того же, для чего и ты сам?
Несколько несложных манёвров, известных любому опытному дипломату, и после тура вальса с прелестной Лиди, чуть было не заставившей графа забыть, для чего он здесь – хороша! Чудо, как хороша! Неудивительно, что Горн-Иловайский потерял голову и отбыл на воды. Что ж, будем надеяться, секретная служба его величества Иоганна не упустит столь примечательную возможность, – Шуленберг оказался за одним ломберным столом с военным министром.
– Сегодня скверная погода, – заметил по-французски Орлов.
– О да, дорогой князь, – по-французски же ответил Шуленберг, лишний раз подчёркивая, что здесь он совершенно не по делам службы.
Сергий Григорьевич играл, против обыкновения, дурно и после всего нескольких талий досадливо бросил карты.
– Прошу простить, господа. Игрок сегодня из меня никудышный. – Он поднялся. – О, вы тоже всё, граф? Пойдёмте, поищем горячего пуншу, я никак не могу согреться. Ужасная осень, не правда ли?
У посла даже перехватило дыхание. Орлов показывал, что желает приватного разговора, – безо всяких хитростей и уловок.
Вместо пунша, правда, военный министр выбрал только что снятый с огня глинтвейн и с явным удовольствием пригубил.
– Осень поистине ужасна, ваше высокопревосходительство.
– Оставьте, граф… мы же на балу, не так ли?
– И да, и нет, князь Сергий Григорьевич, – по-русски сказал Шуленберг.
Орлов остро взглянул на пруссака. Отвернулся, кашлянул и раз, и другой.
– Князь Сергий… Я искал встречи с вами.
– Знаю, – хрипло проговорил Орлов, делая ещё глоток глинтвейна. – Ах, хорошо… только им и спасаюсь, да ещё чаем с малиной да мёдом…
– Сергий Григорьевич… позвольте мне сказать кое-что не как посланнику прусскому, но как кавалерийскому ротмистру, имевшему честь сражаться рядом с господином Янгалычевым…
Орлов тяжело усмехнулся, набрякшие веки на миг сомкнулись.
– Можете пропустить вступление. Давайте будем откровенны друг с другом. Пока ещё не поздно.
– Именно так. Пока ещё не поздно, – горячо подхватил фон Шуленберг. – Я имел честь множество раз беседовать с господином государственным канцлером. Я не новичок в дипломатии, поверьте, но никогда ещё у меня не было столь бесплодных и бессмысленных переговоров. Господин фон Натшкопф явно… не заинтересован в мирном исходе нынешних… печальных событий.
Орлов кивнул. Странный человек… Он никогда не вызывал у Шуленберга иррациональной приязни, как это вышло с жаждавшим драться до победного конца Янгалычевым, но с Сергием Григорьевичем можно было говорить сразу и о Зульбурге, и о Млаве.
– Граф Александер, – Орлов или оговорился или давал понять, что они пришли из одной… молодости. – Я дважды помню фон Пламмета – по Зульбургу и Анассеополю. Я по возможности не упускал его из виду и позднее. Пламмет служит кайзеру Иоганну, для меня это столь же очевидно, как то, что вы служите Пруссии, а я – России. Можете мне поверить, ваш кайзер совершил очень, очень большую ошибку,
