Млава Красная

ввязавшись в ливонское противостояние. И ещё бо?льшую ошибку он совершил, не пожелав урезонить своих подопечных во Млавенбурге, пока огонь можно было залить парой вёдер воды. А теперь не справится и десяток пожарных бочек.

– Вы полностью правы, князь Сергий Григорьевич. – Шуленберг впервые с отъезда фон Зероффа был откровенен. И с кем?! – Я послал множество отчётов, всеми доступными мне средствами убеждая берлинский кабинет, что необходимы уступки и компромиссы, но… ко мне не прислушались.

– Что мы в таком случае можем сегодня сказать друг другу, граф Александер? Кроме как пожаловаться на… метель. Увы, ни гусару, ни кавалергарду жалобы не пристали.

Сейчас или никогда, подумал фон Шуленберг. Краем глаза он заметил невдалеке ненавистную плешь. Английский паук, разумеется, тут как тут. Неудивительно… Его недооценивать никак нельзя.

– От нашей свары выигрывает только Лондон, – решился посол. – Сила, равно не расположенная как к России, так и к Пруссии. Необходимы решительные шаги, пока дело не стало необратимым.

– Однако… – поднял бровь Орлов. – Однако разве не связаны Берлин и Лондон договором о дружбе?

– О дружбе, не о союзе. – Во рту у Шуленберга пересохло. – Замечу, что подобные же договоры, мало что значащие, имеются у Лондона со многими европейскими державами, что не мешает правительству её величества действовать, руководствуясь исключительно английскими интересами безо всякого внимания к интересам «друзей». Замечу также, что меж Россией и Англией таковой договор отсутствует вовсе.

– Так, так… – медленно сказал Орлов, явно сдерживая приступ кашля. – Признаюсь вам, граф Александер, я тоже никак не мог усмотреть причины столь жёсткой неуступчивости прусского кабинета, его стремления во что бы то ни стало довести дело до открытого столкновения.

– Кабинет анассеопольский тоже не проявлял склонности к компромиссу, – заметил посол. – А все переговоры вёл его высокопревосходительство фон Натшкопф.

– Наши требования всегда отличались умеренностью, – начал было Орлов и всё же закашлялся. – Прошу простить.

– Князь Сергий Григорьевич. Поверьте мне. Дело уже не в правах вернославных. Кровопролитие надо остановить, пока не поздно.

– Вы понимаете, что задета честь Державы? – глухо, с болью спросил Орлов. – Василевс оскорблён. Оскорблён до глубины души. Он не остановится и не успокоится, пока не получит полного удовлетворения. Неужели на Кайзерштрассе этого не осознают? Нас, русских, любят сравнивать с медведями, но при этом отчего-то забывают, что медведя нельзя дразнить.

– Вы правы… – Фон Шуленберг смотрел прямо в глаза военному министру государства, с которым, очень возможно, совсем скоро его родине предстоит схватка не на жизнь, а на смерть. – Вы абсолютно, совершенно правы. Но, я боюсь, что кое-кто и в Берлине и в Анассеополе заглотил наживку слишком глубоко и уже не может сорваться с крючка.

Слов о «наживке» Орлов как бы не заметил.

– Что, по сути, вы предлагаете?

– Перемирие, – выпалил воскресший гусарский ротмистр. – Немедленное перемирие, обмен пленными, помощь раненым. Переговоры. Его василеосское величество желал Указ о равноправии…

– Боюсь, вы не поняли меня, – с тоской покачал головой Орлов. – Вы не расслышали, граф Александер, что я сказал об оскорблённом достоинстве Державы и самого василевса? Арсений Кронидович не прощает обид и позора.

Да, признался сам себе посол, тут Орлов прав. Обида у василевса смертельная. Смываемая, увы, не только кровью солдат своих и вражеских, но и чернилами, подсыхающими на новых договорах. Договорах, венчающих победоносные войны.

– Князь, прошу вас… мне нужна аудиенция у его величества. Канцлер фон Натшкопф…

– Не в Натшкопфе дело. – Воспалённые веки Орлова вновь опустились и поднялись, словно с усилием. – Я бы не советовал вам встречаться с василевсом, пока не разбит фон Пламмет, причём не разбит вдребезги. Перемирие? Арсений Кронидович в лучшем случае рассмеётся вам в лицо, в худшем… ваши слова, ваши приватные, как я понимаю, слова могут быть восприняты как оскорбление, издевательство, вызов со стороны вашего кайзера. Вы сейчас можете только ждать. Сражение будет, ни фон Пламмет, ни вы, никто ничего не может с этим сделать. Пересечение границы моего отечества – вот что стало роковой ошибкой сего наёмного генерала, соглашусь, во многом весьма способного. Василевс не повернёт назад.

– Даже если вы, ваше сиятельство, военный министр его величества, напрямую посоветуете заключить перемирие и приступить к переговорам?

Орлов вздохнул.

– Граф Александер, сейчас уже вы совершаете ошибку.

– Я знаю. Но я сейчас говорю не как посланник… но как известный вам ротмистр. Мы, я не оговорился, мы таскаем каштаны из огня не для себя, для других. Даунинг-стрит смотрит на нашу свару и посмеивается.

– Берлин ничего не может предложить.

– Но Анассеополь может проявить… великодушие и разум. Держава способна первой в открытую пойти на переговоры. Если же нет… неужели его василеосское величество не видит опасности? Неужели его советники, люди столь выдающихся достоинств, не могут остеречь его?

– Не слишком-то надейтесь на наше… великодушие. – Они всё ещё понимали друг друга. – Давайте оставим эту тему. Признаюсь, я ожидал многого от этой беседы, но получил даже больше. Говорю как известный вам полковник. – Орлов глухо откашлялся. – Но ни вы, ни я не изменим того факта, что прусский кабинет не сделал ни одного шага нам навстречу. Ни единого. Вы же, со своей стороны, из лучших побуждений пытаетесь убедить, пока, к счастью, только меня, что Россия обязана признать своё поражение просто потому, что «наша свара выгодна лишь Англии»…

– Но это так.

– Что выгодна Англии? Безусловно, но в том, что лишь ей, я не уверен. Не пытайтесь говорить с василевсом, граф Александер, это бессмысленно. Всё, что вы можете, это убедить Жуайё, что фон Пламмет – лошадь не просто дохлая, но павшая от сибирской язвы и от неё надо держаться как можно дальше. Нас ждёт мало хорошего, но вас всё ещё не вызвали в Бережной дворец, чтобы сообщить об объявлении войны, и, может статься, и не вызовут. Прошу простить меня, господин посол…

Орлов вновь зашёлся в кашле.

– Прощайте, граф. Я сожалею.

– Благодарю вас, князь, за уделённое мне время, – механически, затвержённой фразой протокола ответил фон Шуленберг. Орлов кивнул, поднялся и, распрямив плечи, пошёл прочь, щеголяя безупречной кавалергардской выправкой. Да, он прав, со жгучей досадой думал прусский посол, провожая взглядом высокую фигуру министра, пока та не затерялась в пёстрой блестящей суете. Русские вообще горды, а император Арсений из них, наверное, самый гордый. Никакие соображения высшей политической выгоды не возьмут верх над их гордостью – не гордыней, прошу заметить, гордостью, а кто там первым выстрелил на Млаве – знает только Господь.

Герберт фон Пламмет перешёл пограничную реку, и только наивные глупцы могут воображать, что можно остановить матёрого бурого медведя, с рёвом поднимающегося из берлоги. Быть может, Герберту удастся сдержать Булашевича, даже нанести тому поражение, тогда на смену Второму корпусу двинутся остальные шесть армейских да ещё один гвардейский. Император Арсений не остановится. И даже те его советники, кто понимает происходящее, ничего не смогут тут предпринять. Князь Орлов был более чем откровенен. Остаётся ждать, ждать, чёрт побери, но как же это мучительно.

От острого чувства собственного бессилия хотелось или напиться до бесчувствия, или вызвать кого- нибудь на дуэль, как в давно минувшие молодые годы.

О, вот и лорд Грили. Любезная улыбка, внимательный взгляд, бокал в отставленной руке… Но молодые годы безвозвратно миновали, и дуэли не будет. Жаль.

– Господин граф, – по-французски приветствовал пруссака англичанин, – простите мне моё несносное любопытство. Не сказал ли военный министр чего-то такого, чем вы смогли бы по старой дружбе поделиться с вашим покорным слугой?