говорить «Скорой» про окно?
– Видите ли, Та…ня, – так же запнувшись, мягко объяснил ей Шестаков, – если бы мы сказали, что человек сидит на четвертом этаже, ногами на улицу, и вот-вот ахнется вниз, приехала бы со-о-овсем другая бригада…
Замечено, что первым делом влюбленным начинают мешать их собственные имена. Миша и Таня еще не понимали, что с ними случилось, а Мухина, человека тонкой душевной организации, уже раздирала ревность.
– Постойте, наконец, – подал голос СССР, – почему вы все говорите про какое-то окно?
– Как – почему? Мишка же вас в последний момент успел с окна сдернуть! – удивился Толик.
– Меня? – Профессор обвел взглядом сидящих вокруг. Ему показалось, что его разыгрывают.
– Вас, вас, – раздраженно подтвердил Шестков. – Постарайтесь-ка вспомнить, как вас туда занесло? Вспоминайте, вспоминайте. Вы говорили с Мухиным по телефону примерно в… девять двадцать, так, Муха? Сильно сердились, но были еще в сознании.
– Да, да, я рядом стояла, – подтвердила Таня, не сводя с Миши сияющих глаз.
– Та-ак. А уже в девять тридцать две, когда я перезванивал в лабораторию, Таня сказала, что с вами что-то неладно. Мы тут же выскочили с Мухой и увидели вас сидящим на окне. Спрашивается: что произошло за десять минут – с девяти двадцати до девяти тридцати?
– Что? – СССР нахмурился. – Да ничего вроде особенного… Я положил трубку, пошел к себе… – Он задумался.
– Может, на месте будет легче вспомнить? Вы как, встать уже можете? – предложил Шестаков.
– Следственный эксперимент? – понимающе выдохнула Таня.
Шестаков ответил ей такой умопомрачительной улыбкой, что Мухину захотелось немедленно выйти из комнаты, уйти далеко-далеко, а может быть, даже броситься под трамвай.
Толкаясь и наступая друг другу на ноги, все вывалились в коридор.
– Да говорю вам, все было, как обычно…
– Вы себя хорошо чувствовали? – на всякий случай спросил Миша.
– Да, совершенно. То есть я был рассержен, но и только… – Такой же нескладной гурьбой все вошли в комнату Профессора. – Вот здесь я сел… нет, вначале я разорвал газету, вот она в мусорном ведре валяется… – СССР немного смущенно указал на ведро. – Потом с Матильдой поздоровался… нет, вначале надел халат… – Профессор, как сомнамбула, двигался по комнате. Внезапно он остановился, надолго задумался и вдруг с диким криком рванулся к двери «бокса». «Все. Съехал с катушек, – подумал Шестаков. – Сейчас в другое окно сиганет».
Но Савелий Сергеевич никуда бросаться не собирался. Он с треском захлопнул дверь бокса и повернулся, став к ней спиной. Глаза его горели.
– Я все понял, – сказал он страшным голосом Отелло из последнего акта одноименной трагедии. – Теперь у нас в руках все доказательства. – Окружающие терпеливо ждали продолжения. – Миша! Толик! По крайней мере один из Мотиных крысят обладает способностью вызывать галлюцинации!!!
– Оп-па! – Шестаков сильно ударил рукой по столу. – Выходит, нашу Мотю тогда в метро не случайный самец… – От продолжения Мишу удержало присутствие Тани.
– Вот именно! Крысята получили эту способность по наследству! Какая удача! – Истинный ученый, Профессор уже напрочь забыл, что эта самая удача чуть не стала причиной его прыжка с четвертого этажа. – Ну что ж, остальное, как говорится, дело техники! – СССР все еще стоял спиной к двери «бокса». Вот он нахмурился. – Гм-гм-гм, но две проблемы тем не менее остаются.
– Какие проблемы? – спросил Толик.
– Две, – рассеянно повторил Профессор. – Техническая и этическая.
Шестаков с Мухиным недоуменно смотрели на него. Наконец Миша произнес, пожав плечами:
– Ну, положим, с технической – это я понимаю. Этих гаденышей нельзя просто так в руки взять. А вот чего тут этического – не пойму.
Савелий Сергеевич повернулся и задумчиво посмотрел сквозь стеклянную дверь на счастливую Матильду. Она безмятежно хлопотала в гнезде, что-то поправляя, подтыкая и прихорашивая.
– Ну-у, так, начина-ается! – Шестаков широкими шагами прошелся по комнате, засунув руки в карманы. – Сейчас начнутся сопли, и слезы, и нюни, и всякие сомнения!
Таня тихо села в уголок, переводя вопросительный взгляд с Миши на Савелия Сергеевича и обратно, не произнося ни слова. Мухин почувствовал себя совершенно задвинутым в угол и предпринял последнюю попытку отвоевать девушку.
– Не будь таким извергом, Мишка, – укоризненно заметил он, – ты прекрасно понимаешь, что имеет в виду Савелий Сергеевич…
– «И какая же мать согласится отдать своего дорогого крысенка…» – саркастически процитировал Шестаков. – Слушай, Муха, а ты когда антигриппин пьешь – плачешь?
– При чем тут антигриппин? – спросил Мухин, чувствуя подвох.
– Так ты же вирусов внутри себя убиваешь! Садист!
В углу неожиданно захохотала Таня. Красный как рак Толик сделал последнюю попытку:
– Элементарный гуманизм…
– Брось, не дави терминами, я это на первом курсе – сдал и забыл. Гуманизм здесь со-вер-шен-но ни при чем, – раздельно сказал Миша. И назидательно добавил: – А вот крысизма еще никто не придумал.
СССР задумчиво кивал головой. За стеклом в «боксе» ничего не подозревающая Матильда безмятежно занималась детенышами. Таня улыбалась Мише.
– Ну, хорошо, хорошо, – сдался Мухин. – Не будем больше обсуждать эту проблему. Перейдем к технической. Как вы собираетесь работать с крысятами?
– Для этого существует вытяжной шкаф, – ласково, как ребенку, объяснил ему Профессор. – А вот для переноски я бы, например, попробовал использовать противогаз. Миша, вы не могли бы найти для меня противогаз?
– Нет проблем, Савелий Сергеевич. Хоть сейчас. У нас в «дыре», простите, в штабе, стоит целый ящик. Вы свой размер помните?
– Размер? Господи, – сокрушенно всплеснул руками СССР, – не помню. А ведь знал, знал когда-то. На гражданской обороне…
– Ничего страшного, что-нибудь придумаем. – Шестаков подошел к Тане и, глядя на ее светлую макушку, предложил: – Мы сейчас сделаем вот как: вы с Толиком посидите здесь, посторожите крысят. Чтобы никто больше по карнизам не ходил. А мы с Таней сходим за противогазом. Лады?
– Противогаз, он, конечно, тяжелее коровы, его одному никак не донести, – язвительно прошипел Толик, но никто не обратил на него внимания.
«И какой он, к черту, Рэмбо? – в отчаянии думал Мухин, стоя у окна и наблюдая, как Миша с Таней переходят улицу. – Ниже меня ростом. И тощее. И нос у него перебит». Толик чуть ногти не грыз от досады. Опять в очередной раз очередная девушка предпочла грубого, не всегда гладко выбритого Шестакова воспитанному русоволосому красавцу Мухину. Нет, первым делом они все Толика, конечно, замечают. Это объективно. Но стоит только этому разгильдяю Шестакову открыть рот, или закурить, по-своему, по- пижонски, чуть щуря правый глаз, или просто – улыбнуться… И все. Прет из него этот проклятый мужицкий шарм, благодаря которому, наверное, еще в доисторические времена первобытные предки Миши Шестакова уводили из-под носа у предков же Толи Мухина прекрасных мохнатых подруг… «Ну, ничего, – подумал Толик, – чай, наши тоже не вымерли. Пробьемся».
– Какая славная пара, – раздался у него над ухом голос СССР. Добрый Савелий Сергеевич не понимал страданий Толика.
– Угу, – невнятно отозвался Мухин и решил переменить тему: – Савелий Сергеевич, а все-таки что же вы такое увидели? Если не секрет, конечно, – быстро добавил он, стараясь не поставить интеллигентного человека в неловкое положение. Честно говоря, Мухину рядом с Профессором всегда как-то легче дышалось. Савелий Сергеевич умел интересно рассказывать, а мог и долго внимательно слушать, он не пил водку из граненых стаканов и не закусывал коньяк кислой капустой, с ним можно было безбоязненно цитировать Рабле и Бабеля, не натыкаясь на восхищенное: «Сам придумал?» Мухин рассердился на себя за такие мысли. Ведь, с другой стороны, совершенно не факт, что Толик смог бы… а даже наоборот –
