этим делом? Да притом еще когда в моем последнем выступлении одна песня?
— Никак нет, — говорю я, потому что и правда этого не знал.
Однако это простое заявление объясняет две вещи, вызывающие у меня безмолвное недоумение. Во-первых, это довольно броский наряд… который хоть и очень великолепен, но решительно не по уставу. А во-вторых, снимает любые сомнения, какие у меня могли завестись по поводу испытываемого капитаном уровня благожелательности по отношению к нам… каким бы там ни был непроницаемым его взгляд.
— Согласно этому рапорту, — говорит он, снова глядя на бумагу, — вы двое участники, если не настоящие зачинщики, драки в баре, не только со штатскими, но также и с местной полицией. Хотите что- нибудь добавить к этому?
— Одна из этих штатских пыталась ограбить одного из нашего отделения, — говорю я.
Я решаю, что теперь, когда мы выполнили свою задачу, пора начинать заботиться о себе самих.
— А потом, когда мы попытались вызволить его, другие пытались утверждать, будто он напал на нее. Что же касается легавых… я имею в виду, местной полиции, ну, они пытались арестовать нас всех, хотя там на месте этого, якобы преступления, присутствовала наша собственная военная полиция, а нас на основной подготовке учили, что…
— Да, да, я знаю, — отмахивается он. — Солдат положено судить только военным, а не гражданским судом, поэтому вы двое сцепились с целой пивной, набитой штатскими из-за параграфа военного кодекса. Так?
— Так точно. И, кроме того, пытались помочь одному из нашего отделения.
— Отлично, — говорит он, и смотрит на охранников. — Можете теперь идти. Дальше с этим управлюсь я.
Мы тихо ждем, пока ВП не выходят гуськом из помещения, а затем еще немного, пока капитан снова изучает наши личные дела.
— Вас двоих перевели ко мне всего около недели назад… а до того вы всего несколько недель как записались на службу в армию? Правильно?
— Так точно.
— Значит, вы только-только прошли основную подготовку, и уже сержант… и капрал. А теперь еще и это.
Он возвращается к рассматриванию наших личных дел, но я начинаю ощущать немного меньше беспокойства. Хотя наказания нам явно не избежать, раз мы сами во всем признались, мне начинает казаться, что, возможно, мы отделаемся всего-навсего потерей нашивок… и такая возможность меня как-то не особенно расстраивает.
— Штатские власти рекомендуют подвергнуть вас суровому дисциплинарному взысканию… требуют сделать из вас показательный пример, чтобы не поощрять других солдат следовать вашему примеру.
Я снова начинаю беспокоиться. Это звучит не столь поощряюще, а я, после неомрачненной ни одним осуждением карьеры, как-то не горю желанием отбывать срок на армейской гаупвахте. Я гадаю, а не слишком ли поздно взять назад наше признание… и стоят ли по-прежнему за дверью ВП.
— Отлично, — говорит наконец капитан, отрывая взгляд от наших личных дел. — Считайте себя подвергнутыми дисциплинарному взысканию.
Мы ждем, чего он скажет еще, а потом понимаем, что это все.
— Ваше благородие?
Видя нашу реакцию, капитан слегка раздвигает губы в натянутой улыбке.
— Вы знаете, в чем больше всего нуждается такая быстрорастущая армия, как наша?
Я ощущаю тоскливое сосание под ложечкой, поскольку уже слышал эту речь. Однако, Нунцио не присутствовал, когда ее обрушивали на меня в прошлый раз.
— В портном получше, — говорит он.
Капитан удивленно моргает, а затем разражается неудержны смехом.
— Весьма неплохо, — одобряет он. — В портном получше. Тут вы в чем-то правы, капрал Нунцио… но я говорил не об этом.
Он стирает с лица улыбку и возвращается к теме.
— А нуждаемся мы в лидерах. Можно научить людей стрелять, но нельзя научить их руководить. Во всяком случае, по-настоящему. Можно научить их процедурам и вдолбить им принципы так, чтобы они могли, по крайней мере, делать вид, но настоящее руководство… природный дар внушать преданность и смелость, действовать при кризисе… Этому научить нельзя.
Он берет со стола рапорт и небрежно бросает его обратно.
— Так вот, публично мы обязаны не поощрять наших солдат драться со штатскими, как бы их не провоцировали. Любая другая позиция подвергла бы опасности благожелательное отношение к нам в общине… какое там оно ни есть. Однако мы сознаем, что есть такие, кто старается при всяком удобном случае эксплуатировать наших солдат, а также многие откровенно непереваривающие нас… хотя я так и не смог понять почему.
Я готов оставить это без комментариев, но Нунцио — нет.
— Возможно потому, что армия главный получатель денег, взымаемых с них в виде налогов, — говорит он.
— Но благодаря нашим кампаниям их налоги снижаются, а не увеличиваются, — хмурится капитан.
Точно так же, как и в первый раз, когда я услышал это, этот элемент вызывает у меня в голове какую-то нечистую ноту. Однако мне снова не дают времени подумать об этом.
— Как бы там ни было, — говорит, встряхивая головой, капитан. — Истина в том, что, хотя мы не можем публично прощать инциденты, подобные тому, в котором вы участвовали, на взгляд армии есть и куда худшие вещи, чем готовность драться ради своих бойцов и военного кодекса. То, что вы готовы были занять такую позицию против штатских, и даже полиции… и прослужив в армии всего три недели… Скажите, вы не подумывали о карьере? О том, чтобы сделать армию своей постоянной профессией?
Этот вопрос малость захватывает нас врасплох, так как мы уделяли этой примерно столько же размышлений, сколько уделили бы мысли ткнуть себе пальцем в глаз острой палкой.
— Мгммм… честно говоря, ваше благородие, — нахожусь, наконец, я, — мы, прежде, чем пытаться чего-то решать, собирались посмотреть, как обернется дело при нашем первом сроке службы.
Мне это показалось вполне дипломатичным ответом, так как неблагоразумно говорить человеку, что, по твоему мнению, избранная им карьера очень дурно пахнет… особенно когда его положение позволяет ему контролировать твое непосредственное будущее. Однако капитан по какой-то причине воспринимает мой ответ за поощряющий признак.
— Наверно, я смогу немного облегчить вам решение, — говорит он, начиная что-то царапать в наших личных делах. — Я повышаю вас обоих. Нунцио, вы теперь сержант… а Гвидо, вы получаете еще одну нашивку. Конечно, мы не можем теперь допустить, чтобы вы разгуливали по городу… да и ваше отделение тоже, если уж на то пошло. Это может расстроить наших штатских хозяев. Вот что я вам скажу. Я намерен перевести вас и ваше отделение на службу при штабе. Там всегда есть возможность продвинуться. Вот и все, ребята. Можете теперь идти… и поздравляю!
Больше всего на свете мне хочется найти немного времени поразмыслить. Нунцио едва дожидается выхода из кабинета командира, прежде чем приняться дразнить меня.
— Гвидо, — спрашивает он, — это я сошел с ума или армия?
— Вероятно, вместе, — говорю я, — хотя, признаться, я думаю, что у армии есть преимущество над тобой по части дурости.
— Никак не пойму. Ну просто никак не пойму, — продолжает он, словно я ничего не сказал. — Я имею в виду, ведь мы же не подчинились постоянно действующей инструкции… даже отлупили легавых, черт подери. И нас повысили за это?
— Похоже на то, — осторожно говорю я, — что нас наградили за «Боевые действия неприятеля». Полагаю, что мы просто неправильно рассчитали, в ком именно армия видит «неприятеля», вот и все.
Некоторое время мы шагаем в молчании, каждый из нас размышляет над произошедшим.
— Полагаю, в этом есть и хорошая сторона, — наконец говорю я. — Если мы намерены продолжать свои попытки разваливать армию, то штаб, вероятно, самое лучшее место откуда можно это сделать.
