– Скуповатые они, но за службу платят исправно. Встречался я во Владимире с одним мордвином- молодцом, так он полгода в Риге служил у крестоносцев кнехтом. Даже католичество принял. Потом, правда, признался, что когда его латинские попы крестили, он пальцы крестом держал.
– И что же, хорошо ему служилось?
– Сказывал, хорошо. Даже пиво каждый день давали.
– Может, и мне с тобой податься с латинянам?
– Тебе? – Лихоня с удивлением посмотрел на Субара. – Ты же мне предлагал в Торжок ехать.
– Предлагал, да передумал. Мне тоже жизнь еще не опротивела.
– Ах ты, черт! – Лихоня влил в себя остатки меда из ковша, уставился на половца. – Как был хитер степняк, так и остался.
– На дорогу нужны деньги, – заметил Субар.
– Храбрые всегда добудут денег. Смерды на что? У них завсегда можно что хочешь достать.
– Грабить?
– Так их, чай, все равно монголы до нитки обчистят. А так хоть мы, хрестьяне, попользуемся.
– Умен ты, Лихоня, – Субар пригубил мед. – Всегда умен был.
– У меня все в роду умные. Через то и жив до сих пор, что меня Бог осмомыслием[29] не обидел.
– Конь-то у тебя есть?
– Найдем. Коня без сбруи найти легко. А ездить айдаком[30] мне не привыкать.
Через час, когда время подходило к рассвету, Лихоня ждал половцев в версте от Лихославля в условленном месте. Кроме коня бывший дружинник где-то раздобыл топор на длинной рукояти. Субар не стал расспрашивать, где. Так они втроем и доехали до Кувшиново.
В Кувшиново была только одна корчма, и люди Субара были там. Они были пьяны. После долгого, почти двухмесячного сидения в Торжке под боком у воеводы, новгородцы почувствовали себя свободными, и эта свобода обернулась попойкой. Субар вошел в корчму в тот момент, когда дружинники уже предлагали корчмарю свои тулупы в обмен на медовуху.
– Грех пианства зело велик есть, – вещал за столом Афанасий Жила, весь в меду и в кислой капусте, – покайтесь перед Господом, исповедуйте грех свой. Ибо сказано…
Смолянин Ларион сидел лицом к двери, поэтому первый увидел Субара и его спутников. Из всех четверых он был самый трезвый. Толкнув в бок клюющего носом Шуйцу, Ларион встал, приветствуя командира.
– Перепились, ишачьи дети! – Субар схватил за шиворот корчмаря, вырвал у него кухоль с медом. – Воды неси холодной, рассолу побольше!
– Ждали тебя с трепетом в душе, со смирением, – заговорил Жила, обращаясь не к Субару, а к столбу рядом с ним, – надоел нам плен нечестивый, вавилонский. Душа наша болит, во грехе коснея…
– Помолчи, человече, – Лихоня усадил Жилу на лавку. – Хороши воины, с такими в самый раз на монголов идти.
– Что узнал, Субар? – спросил Ларион, которому очень не понравилось выражение глаз половца,
– Что узнал? – Субар показал в хищной улыбке мелкие зубы. – Узнал, что вы распоясались, напились, как свиньи. А еще узнал, что монголы вот-вот будут здесь. Они уже под Тверью, Дмитров взяли, к Кашину идут. Что, хорошие вести я вам привез?
– Так надо в Торжок спешить, предупредить воеводу Радима! – воскликнул мигом протрезвевший Ларион.
– Не надо, – сказал Лихоня.
– Что ты сказал? – не понял смолянин.
– Мы не поедем в Торжок, – сказал Субар.
– Истинно, истинно говорю вам, – бубнил в столешницу Жила, – что всякий верующий в меня… верующий в меня… Что там дальше, не помню. Бо пьян мерзопакостно, аки поганый язычник.
– Почему это мы не поедем в Торжок? – допытывался Ларион.
– Потому что я так решил! – отрезал Субар. – Мы поедем на север. Торжок все равно не выстоит. Хочешь жить, Ларион, едем с нами.
– Не, – Ларион покачал головой. – Я позора не хочу. Ты что, Субар? Батаны[31] в тебя вселились?
– Нет. Я в своем уме и даже не пьян. А ты, видать, не понял, что монголы идут.
– Мы же воины! – воскликнул Ларион. – Нас воевода послал, а мы… Одумайся, Субар, не делай глупостей!
– Да что с ним говорить-то! – До сих пор дремавший Шуйца внезапно поднял голову, уставился на Субара, сжал кулаки. – Все это семя половецкое ложью да коварством дышит. Сейчас я с ним потолкую по- свойски!
Что случилось потом, не понял никто. И предотвратить не успел. В тусклом вонючем полумраке корчмы заметались тени, раздались ругательства и вопли. Шуйца с поднятыми кулаками бросился на Субара, но стоявший подле своего соплеменника молодой Узун подставил новгородцу подножку. Шуйца упал на стол, перевернув его. Правда, через секунду он уже был на ногах и кинулся на Узуна. Половец попытался ударить
