— Пояс астероидов обследовали? — спросил Юхнов, самый старый из членов комиссии.
— Две серии зондов.
— И что?
— Ничего, — ответил Вольт, зная, что именно такого краткого ответа ждёт от него Юхнов.
— Что же, — сказал председатель, — действовали вы правильно, а вот контрольной бригаде надо дать нагоняй. Можете идти.
Вольт вышел. Его тут же догнал Юхнов и, просительно глядя в глаза, проговорил:
— Как же так? Совсем ничего?
— Это была очень молодая планета, — ответил Вольт. — Там ещё ничего не могло появиться.
— Ах, как жаль! — пробормотал Юхнов.
— Я пришлю вам копию отчёта, — сказал Вольт.
Юхнов был одним из немногих энтузиастов, которые до сих пор не отчаялись найти в космосе жизнь. Шестьдесят лет он боролся за идею сплошного поиска автоматическими беспилотными кораблями, стал одним из виднейших специалистов и заслуженных деятелей, но идею свою в жизнь так и не воплотил и лишь изредка мог занести в картотеку данные о звезде, лежащей вне перспективной исследуемой зоны.
— А на первой планете? — спросил он.
— Жарко, — сказал Вольт. — Всё сгорело, даже камни. Много сульфидов, кристаллы блестят сильно…
— Ах, как жаль! — повторил Юхнов.
Он отошел, и Вольт направился к Лунапорту. Больше всего его удивляло, что он сумел так легко и правдиво солгать.
Гравитационный челнок тащился от Луны до Земли больше трёх часов, но это был единственный механизм, которому разрешалось пересекать озоновый пояс. Вольт устроился в кресле, протянул руку к информатору и набрал свой индекс. Информатор, пожужжав, выкинул белый кубик письма. Письмо было с Геи от Пашки. Оно уже трое суток ждало Вольта на Земле.
«Привет, извозчик! — говорил Пашка. — Значит, всё-таки ушёл от нас на дальние трассы? Слышал, ты теперь экспедиции обслуживаешь. Валяй, авось что-нибудь найдут. Это нам сейчас нужнее, чем всегда…»
Исследование второй планеты Вольт начал далеко за орбитами газовых гигантов. Даже теперь, неделю спустя, он, вспоминая тот миг, чувствовал в груди тревожный и торжественный холодок. А тогда он просто стоял и держал ленту спектрографа так, будто она могла разбиться и вместе с ней погибло бы чудо. Он растерянно думал, что должен кричать «Ура!» и прыгать от радости, а он никак не может вдохнуть воздух.
Потом планета, которую он уже назвал Ласточкой, раскинулась перед ним, огромная, живая, голубая и зелёная, а он летел, рассекая целебный воздух, и выбирал место для посадки где-нибудь на песчаном берегу, чтобы не помять травы…
— Нет, Анюта, ты просто не хочешь понять, — громко говорила своей соседке пожилая женщина, сидевшая впереди Вольта.
Вольт пощёлкал выключателем звуковой защиты, но она, очевидно, испортилась, Вольт продолжал всё слышать.
— Я не против охраны природы, — говорила женщина, — но пойми, дети должны бегать по траве, рвать цветы, ловить бабочек!
— Но ведь если все начнут их ловить… — робко возражала женщина помоложе.
— Пусть! — перебила первая. — Так же нельзя! Об этой охране твердят на каждом углу. Ребёнок ещё не умеет ходить, но знает, что травку топтать нельзя. Мало того, ему уже известно, что на Земле девяносто миллиардов людей и только девять снежных барсов. Дети моей группы до десяти считать не умеют, но эти цифры назовут, даже если их разбудить среди ночи. Анюточка, это ненормально! Мы заботимся о барсах, зебрах, кенгуру и забываем о своих детях! Правила должны ограничивать взрослых, я сама уже пятьдесят лет как не сорвала ни одной травинки, но дети! Отнимать у них детство — преступление! Смотри, тебе двадцать лет. Знаешь ли ты, что такое роса на босых ногах, букет полевых ромашек, венок из одуванчиков? Приходилось тебе нюхать лесной ландыш, чувствовать, как ползёт вверх по пальцу божья коровка?
— Божьих коровок я видела, — тихонько сказала девушка, — они иногда залетали к нам…
— Иногда! — с горечью повторила пожилая. — Вот они, твои зоны для прогулок. Там всё вытоптано. Нет, пусть они делают что угодно, пусть меня отстраняют от работы не на месяц, а навсегда, но я снова повезу своих детей в заповедник! Давно пора решить, что для чего существует: тигры для людей или люди для тигров?!
— Ада Робертовна! — плачущим голосом воскликнула девушка. — Успокойтесь вы, ясно же, что всё для людей, но ведь надо потерпеть немножко! Два проекта, «Гея» и «Тер-ра», что-то да получится, уже полегче будет, а потом их станет много. Все будут рвать цветы, надо только подождать.
— Подождать? Сколько? Один проект уже не оправдался, неделю назад передавали, новости слушать надо, второй тоже скоро в тартарары полетит. А если и нет, то сколько ждать? Сотню лет! Дети за это время состарятся.
Вольт старался не слушать этот слишком близко касающийся его разговор. Он снова активизировал письмо и натянул наушники.
«Ты, верно, уже знаешь, — звучал в наушниках Пашкин голос, — о провале проекта „Терра“. Очень гнусное ощущение, мы ведь заранее говорили, что так получится, и теперь всем нам (сторонникам „Геи“) кажется, будто окружающие думают, что мы злорадствуем. Обидно. И самое страшное, что нас, возможно, ждёт то же самое. Ты прикинь: не было на планете атмосферы, и вдруг — нате — лишний килограмм на каждый сантиметр поверхности. А если умножить на площадь планеты? Цифра получается космическая. А на Терре пытались тяжелую аммиачную атмосферу заменить на земную. Это ещё похлеще. Что там теперь творится — представить страшно. Одни материки тонут, другие выныривают, моря закипают, не планета, а сплошной вулкан. Соваться туда с техникой — только сильнее пожар раскочегаривать. А ждать, пока само остынет, — сотни тысяч лет. Даже при мягком вмешательстве — всё равно тысячи лет. Бахтер рвёт и мечет, тоже не человек, а сплошной вулкан. Он считает, что, несмотря на свистопляску, Терра уже пригодна для примитивных форм жизни. Между нами говоря, он прав. Бахтер затребовал споры лишайников и сине- зелёные водоросли, а ему не дают. То есть дают, но мало. Вот он и бушует.
У нас же свои трудности. В основном с океаном. Давление мы создали одну десятую атмосферы. Пока за счёт азота. Теперь роем котлованы под будущие моря и загружаем в них куски льда по пять-шесть миллионов тонн каждый. Лёд возим с внешних планет, там его много. Туда же отправляем вынутую породу. Очень скучно и нудно. Гелиос греет здорово, но давление маленькое, так что лёд не тает, а возгоняется. С этим тоже морока, чуть зазеваешься — получится атмосфера из водяного пара, и дела будут ещё хуже, чем на Терре. Но слегка парить всё-таки не мешает, вода ионизируется, и мы обогащаемся кислородом. А водород улетает, так что шлейф у нашей Геи дивно красивый, ежели смотреть в ультрафиолете.
Но всё-таки дела прискорбны. Терра погибла, а ведь Бахтер собирался открыть её через двадцать лет. А над Геей уже пятьдесят лет работают и ещё провозятся годов около семидесяти. Понимаешь теперь, почему все мои надежды на тебя? Давай дерзай на фронте снабжения поисковых групп, а я тебя больше отвлекать не буду.
Да, чуть не забыл, у нас по рукам ходит карикатура. Торжественное открытие Геи. Толпа седобородых строителей, а на переднем плане истлевшие от старости Бахтер и Панокас без скафандров. Очень смешная…»
Сейчас Вольт дорого дал бы, чтобы навсегда забыть Ласточку или даже чтобы его доклад оказался правдой. А тогда он бежал, радостно захлебываясь воздухом, высокая по грудь трава расступалась перед ним, со звонким шелестом смыкаясь сзади. Стрекот, скрежет, писк, щебетание каких-то живых существ вихрились вокруг, усиливаясь при его приближении. Жизнь была всюду, могучая, радостная, невероятно красивая. Вольт рассмеялся и упал в траву. Его слегка подташнивало, не от воздуха, просто он перед выходом прошёл через дезинфекционную камеру, чтобы не занести ненароком на Ласточку ни единого земного микроорганизма. Вольт не знал, долго ли он лежал. Казалось, прошла вечность, но и вечности было мало. Наконец он сказал себе: «Пора!» — встал и пошёл, раздвигая мягкие живые стебли.
