самого начала. А вот вы… Не обязательно вы персонально. Хватит ли у вас смелости взглянуть в лицо Истине? Отнестись с полной серьезностью? Как вы считаете, Станислав Сергеевич?
– Хватит смелости, я думаю… – сказал Снерг.
– Вы говорите так уверенно оттого, что до конца все же не поверили.
– Возможно.
– В таком случае мне жаль вас, простите, – сказал Драгомиров. – Дольше сопротивляясь Истине, вы понесете больше утрат. Вы будете вынуждены поверить. Вы ведь можете убедиться сами – Господь перестал ограничиваться лишь постановкой преград на вашем пути. С некоторых пор ваши действия вызывают активные ответные меры. И кто знает, что ждет вас завтра? Какие новые испытания вам уготованы. Не лучше ли вовремя избавиться от глупого упрямства с наименьшими потерями для самолюбия?
– По-моему, рано, – сказал Снерг.
– Станислав Сергеевич, вам не кажется, что впервые за времена противоборства церкви и атеизма мы поменялись ролями? На нашей стороне – факты и логика, на вашей – бездоказательные эмоции…
– Но вы ведь начали не сегодня, – сказал Снерг. – Вы наступаете, тщательно разработав тактику и стратегию, а мы не успели даже организовать оборону…
– А вам не кажется, что вы усиленно ищете утешительные аргументы?
– Может статься, и ищу… – сказал Снерг. Беседа начинала его тяготить, ничего нового он уже не узнает, это ясно. – Я могу встретиться с Латышевым?
– В любую минуту. Проводить вас к нему?
– Если вам не трудно, – вежливо сказал Снерг.
Как и демонстрационный зал, кабинет Латышева ничем не отличался от кабинета обыкновенного научного работника. Разве что икона на стене – «Параскева Пятница» и сам Латышев… Снерг помнил его резко-порывистым в движениях, шумным в дискуссиях, любителем остроумно-уничтожающих «парфянских стрел». Сейчас навстречу ему встал человек с плавными медлительными жестами, тихо поздоровался, не поднимая взгляда выше рта собеседника.
Драгомиров тактично сослался на какие-то неотложные дела и вышел. Ненадолго воцарилось неловкое молчание, и Снерг поверх головы Латышева внимательнее вгляделся в икону, которую вначале лишь удостоил беглого взгляда.
«Вот оно что, – удивленно подумал он, – еще и это примешалось, что ж, случалось и так…»
Женское лицо было выписано по всем старинным канонам, отнимавшим живое и превращавшим лицо, скорее, в абстрактный символ, но все равно Снерг тут же ее узнал – Лена Латышева смотрела на него печальными византийскими глазами, совсем такими, как в жизни. Она была инженером-энергетиком и летала на «Сивке-Бурке», корабле Проекта с полигона Жемчужины. «Сивка-Бурка» погиб со всем экипажем в сто втором.
вспомнил Снерг появившуюся месяцем позже песню Шеронина. Журналисты, всезнающий народ, поговаривали, что Шеронин был влюблен в Лену Латышеву, что именно ей была посвящена написанная для одной из премьер сто первого «Царьградская мадонна». О Шеронине рассказывали много и не всегда правду, но это было похоже на правду, если вспомнить, как вел себя Шеронин после гибели «Сивки-Бурки» – смерть просто хороших знакомых переживают не так надрывно… «Как же оно все переплелось», – горько подумал Снерг.
Латышев молчал.
«Он же не знает, как со мной держаться, – сообразил Снерг, – может быть, ожидает, что я стану иронизировать, нападать, а ничего такого у меня и в мыслях нет, – поздно переубеждать, бессмысленно высмеивать, даже жестоко, он уже давно не с нами. Единственное что можно сделать – доказать ему, что все иначе…»
– Меня ознакомили с вашей «формулой отражений», – сказал Снерг. – Неужели никто из тех, у кого вы консультировались, не нашел в ней рационального зерна?
– А вы-то уверены в его существовании?
– Трудно сказать… – сказал Снерг. – Кажется, что-то в этом есть… Я ведь не специалист.
– В этом есть мистика, Станислав Сергеевич, – грустно усмехнулся Латышев. – Обскурантизм, поповщина с поправками на век. Одно время мне казалось, что нашей работой заинтересовался Слава Муромцев, но вскоре и он охладел. Что делать, он – фанатик Проекта и галактической миссии человечества, он и на секунду не может допустить мысли, будто некая высшая сила способна выставить шлагбаум и запрещающие знаки…
– А вы? – жадно спросил Снерг. – Как же вы-то…
– Станислав Сергеевич, признаться, мне горько сознавать, что правы оказались не мы. Но что прикажете делать? Мне пришлось признать, что совокупность фактов укладывается в некую систему, а затем сделать и следующий шаг, логически верный – признать эту систему, за неимением доказательств противного. Бритва Оккама применима и в данном случае. Введя в уравнение сверхцивилизацию, мы не в состоянии ответить на вопрос, почему она ставит преграды на своем пути к звездам. Или инопланетные агрессоры для вас все же при любых обстоятельствах предпочтительнее Бога?
– Вряд ли, – сказал Снерг. – Для меня одинаково неприемлемо и то, и другое.
– Настолько, что вы не в состоянии воспринимать неумолимую логику наших аргументов? Да, наших – я не могу, да и не хочу оглядываться назад и покидать мир, в который пришел по убеждению.
– Логику я в состоянии воспринимать, – сказал Снерг, – но я и вправе давать свою трактовку происходящему.
– Какую же? Молчите? Между прочим, ваша передача порой оперирует и более шаткими аргументами, нежели мы сейчас. Драгомиров познакомил вас только с «формулой отражений»?
– Разве есть что-то еще? – настороженно спросил Снерг.
– Есть, – сказал Латышев тихо и веско. – Есть еще и «феномен землеподобных планет». Удивляюсь, как прошла мимо него ваша передача… Впрочем, один из аспектов загадки вы затронули – я имею в виду освещавшуюся вами проблему, вернее, дискуссию о «стерильности». Наука не нашла удовлетворительного объяснения, почему вся десятка землеподобных планет, открытых нами в Ойкумене, «стерильна», почему мы не нашли и следа Разума. Каждая из планет как минимум не меньше, не моложе Земли, обладает развитой фауной, всеми условиями для зарождения разумного существа, но зарождения не произошло. И не произойдет, потому что планеты «десятки» – не планеты.
– То есть?
– Это не планеты, Станислав Сергеевич. Глен, Мустанг, Эльдорадо, Эвридика, Жемчужина… Фактически это планеты, но по сути они – демонстрация Творцом своего могущества. Во-первых, каждая из планет «десятки» – единственная в своей системе, чья орбита лежит в плоскости эклиптики. Во-вторых, в тканях представителей фауны и флоры «десятки» присутствует антиген С, что не имеет места на Земле. В третьих, энергетические каркасы планет «десятки» делают каждую чужой в своей системе, не вписываясь в закономерности энергетических каркасов данных звездных систем. Чужаки в своих системах, чужаки в Ойкумене… Подкидыши. Творец специально предоставил нам планеты для полигонов и поселений, чтобы убедить нас в тщетности наших усилий обойтись без него. Вы ведь знаете, как я помню, что такое правило Кардье?
– Знаю, – сказал Снерг. – Правило, пришедшее на смену правилу Тициуса – Боде. Так сказать, улучшенная его редакция, принятая современной астрономией.
– Совершенно верно. А о «загадке четырех» вы что-нибудь слышали?
– Нет, – сказал Снерг.
– Согласно правилу Кардье, в системе Толимака между орбитами Прозерпины и Лейлы должна находиться еще одна планета, на которой, согласно расчетам, было бы возможно возникновение условий, приводящих к появлению разумной жизни. Такой планеты нет. Аналогичное положение в системах ВД-409, HБ+ЗООК и 67С. Причем в отношении Толимака можно предположить, что такая планета… все же была. Еще более ста лет назад научились, измеряя угловое смещение звезды, определять наличие и массу сопутствующих ей невидимых тел, то есть планет. Однако после того, как корабли Дальней разведки достигли Толимака и исследовали его планетную систему, выявилось расхождение между старыми и
