В восемь вечера при самой строгой экономии кислород на «Марианне» должен был кончиться. Бесполезным было рысканье в секторе восьми спасательных кораблей…
Оставалась последняя эфемерная надежда – что гиперпространство выкинуло головоломный фортель и «Марианну» выбросило куда-нибудь на другой конец Ойкумены. То, что раньше ничего подобного не случалось, могло и не служить аргументом – в конце концов, о гиперпространстве знали не все. Аргументом служило другое – существовала программа действий и на такой случай, все внеземные станции и обитаемые планеты Ойкумены подключили к поиску соответствующие службы, но сообщения были однообразны и состояли лишь из четырех слов – поиски результатов не дали. Или совсем коротко – ничего.
В восемь тридцать никто уже не ждал «Марианну» и ни на что не надеялся. Здесь собрались взрослые и опытные люди, знавшие, что чудес не бывает, что человек не может жить без кислорода, что характер вспышки и сопутствовавшего ей излучения может быть лишь следствием взрыва, и ничем иным. Но все же, все же – первый, кто уехал бы с космодрома, словно подписывал свидетельство о смерти, признал, что Робер Дегрель, Виктор Печников и Каролина Ланг больше не существуют, и в это должны поверить все остальные.
«Кому-то нужно было решить за всех, либо мне, либо Кедрину, – подумал Панарин. – Лучше, если это сделает Кедрин, ему уже случалось, я ведь всего третий день в начальниках…»
Он взглянул на Кедрина. Адмирал угрюмо смотрел на него, и Панарин понял – Кедрин ждет, что «приказ» должен отдать он, а если он не решится – Кедрин перестанет его уважать. Еще один экзамен на командира, еще один экзамен на зрелость – сколько их еще впереди? Кто это выдумал, будто с достижением определенного возраста или определенного поста человек освобождается от обязанности сдавать экзамены? Наоборот, их приходится сдавать еще чаще…
– Письма родным писать будешь ты, – сказал Кедрин, как отрубил. – Давай отбой.
Панарин вынул браслет и нажал клавишу.
– Дежурный? – сказал он негромко. – Говорит Панарин. Поиски прекратить, всем кораблям вернуться на космодром.
– Понял, – сказал дежурный. – Поиски прекратить, всем возвращаться.
И все пришло в движение – люди молча вставали, молча рассаживались по машинам, точка была поставлена, решающее слово произнесено, и нет смысла больше смотреть в небо.
– Поехали, – позвал его Кедрин.
Панарин сел. Несколько минут они ехали молча.
– Вот так, – сказал адмирал. – Еще одна из прописных истин, которые тебе предстоит накрепко вбить в голову. Нужно научиться терять… Понять, что заламывание рук и трагические тирады даже в театре давным-давно устарели. Никого этим не вернешь и ничего не исправишь. Но и упаси бог за толстокожесть… Ты, наверное, это сто раз слышал?
– Да, около того, – сказал Панарин.
– Но я уверен, что только сейчас они обрели для тебя конкретный смысл. И ты у меня научишься терять, ты у меня многому научишься… Потому что, когда мы доберемся туда, – он мотнул головой снизу вверх, – командовать придется вам…
– Скажите… – Панарин не сразу решился. – В то, что мы все же доберемся туда, вы верите не меньше, чем, скажем, лет пять назад?
– Уши бы тебе оборвать по самый корень… – сказал Кедрин. – Да что взять с мальчишки, который только и умеет лихо пилотировать корабли? Верю еще больше. И вера эта не от упрямства, уловил? Вера эта от веры в то, что мы еще не видим конца нашей лестницы. Называть задержку перед очередной ступенькой поражением – ошибка. Все существующее должно быть познано.
– Но согласитесь, что такая точка зрения основана лишь на эмоциях? Все правильно, и все же… Простите, адмирал, но вы не понимаете всей глубины горечи, которую испытывает наше поколение. Мы получали дипломы в уверенности, что…
– Что завтра будете дарить девушкам андромедянские цветы, – Кедрин сухо рассмеялся. – А это забавно, Тим, – черт знает которое по счету поколение с идиотским постоянством считает, что именно оно впервые открыло определенные психологические коллизии, истины и переживания. Что до него никто над этим не задумывался. Милый мой, да ведь все поколения космачей через это прошли! Я уверен, что после полета Гагарина его друзья тоже считали – через годик-другой они будут сидеть на берегу марсианских каналов. И уверен, что вскоре поняли – нет волшебной палочки, есть долгая и упорная работа. Годы и годы. Мы тоже в свое время считали, что путь к Андромеде откроют ученые нашего поколения… Так что ничего страшного с вашим поколением не случилось – вам всего-навсего нужно осознать, что для феерического броска необходимо предварительно годы и годы топтаться на одном месте. Вернее, годы и годы заниматься трудной и, не будем скрывать, нудной работой. Знаешь, я не раз думал – есть ли у вашего поколения отрицательные черты?
– По-вашему, есть?
– У каждого поколения они есть, – сказал Кедрин. – Мне кажется, вас чересчур уж приучили к стремительности. Сегодня найдем способ вырваться к Андромеде, завтра научимся создавать искусственные солнца в натуральную величину, а послезавтра и вовсе начнем менять рисунок созвездий, чтобы было более приятно для глаза… А вообще-то каждое предыдущее поколение испытывало что-то, чего не могло понять последующее, и каждое…
Их браслеты слаженно засвиристели тройным сигналом тревоги. Кедрин, не снимая рук с руля, покосился на Панарина. Панарин достал свой браслет:
– Панарин слушает. Кедрин здесь.
– Говорит дежурный. Со стороны внешних планет к Эвридике приближается неопознанный объект. Расстояние – миллион девятьсот пятьдесят пять тысяч километров. Ощутимо замедляет скорость, никаких сигналов не подает. (Кедрин молча увеличил скорость до предела, ветер засвистел в ушах.) Масса ни с одним известным типом кораблей не ассоциируется.
– Чем держите? – рявкнул Кедрин.
– Гравилокатором лаборатории Урмана. Шел очередной эксперимент…
– Отставить детали! Продолжайте держать на грави, радары и лазарные не включать!
Панарин понял его – в отличие от радаров и лазарных локаторов гравилокатор не излучал, он лишь регистрировал гравитационные волны, и его работу не мог обнаружить почуянный им корабль. А это был корабль – метеориты любой массы свойством гасить скорость не обладают. И это был чужой корабль…
– Все спутники – вниз, – холодно чеканил Кедрин. – Спалить в плотных слоях, черт с ними. Тревога «Ноль». Фиксируйте его излучения. Все. – Он посмотрел на Панарина. – Ну, как ощущения? Впервые все- таки.
– Лихо вы…
– Рефлекс, милый, всего лишь. Ладно, не напрягай извилины. Никакой эпохальной дрожи мы не чувствуем – не осознали еще… Цветов бы успеть нарвать.
– Шутите?
– Шучу, – сказал Кедрин. – Потому что жутко – вот они, долгожданные, скорость гасят…
– Кому еще кофе? – спросил Кедрин. – На пару чашек осталось.
– Мне, пожалуйста, – протянул чашку Крылов.
Сидели где придется – кто на подоконнике, а кто и на полу. Было тесно и неуютно – в лаборатории хватало места, чтобы с удобством разместиться двум-трем специалистам, но на многолюдные собрания она рассчитана не была. Но ничего не поделаешь – следить за пришельцем, не выдавая своего присутствия на планете, можно было только отсюда, и в комнату, кроме трех физиков, втиснулись Кедрин, Панарин, Крылов и четверо руководителей научных служб. Правда, жаловаться на тесноту, когда на экранах впервые в земной истории можно было наблюдать инопланетный корабль, стал бы только сумасшедший.
Окна из-за духоты распахнули настежь, и все, что говорилось в комнате и происходило на экране, волной комментариев прокатывалось по толпе – у лаборатории и на окрестных улицах собралось все население поселка. Уговоры Кедрина разойтись до утра и не мешать попросту проигнорировали – это был первый за всю историю внеземных поселений случай массового неповиновения руководству, и ничего нельзя было поделать – через несколько часов должно было совершиться то, чего почти двести лет ждали
