а не на вершине горы, но в Надоре все через пень-колоду: свихнувшаяся хозяйка, затюканные домочадцы и холод. Замок выстыл не от зимы - от ненависти, да не простой, а протухшей. Луиза провела здесь меньше месяца, и только мысли о кэнал-лийце в Багерлее мешали капитанше сгрести дочь в охапку и сбежать.
Заговорщица Айрис каждый день выезжала «навстречу Реджинальду», а по вечерам если не грызлась с маменькой, то расписывала будущую жизнь с Эпинэ. Луиза слушала, готовясь хватать заговорщицу за хвост, а Эйвон вздыхал и бормотал о заповедном утесе. Это было забавно…
Госпожа Арамона выглянула из-за камней и тут же увидела сутулую спину: Эйвон впился взглядом в полуразрушенную лестницу. Бедняге и в голову не пришло, что его дама пройдет вдоль обрыва.
Луиза с силой сжала губы, чтобы они покраснели, - еще один маменькин секрет. Ларак подошел к самому краю площадки и замер. Облезлый граф с больным желудком, возмечтавший о вдовой капитанше, двадцать лет сохнущей по герцогу. Дурак! И она дура, что на старости лет потащилась на свидание. Да еще в сапожках для верховой езды.
Женщина хмыкнула, вытащила из-под капюшона пару прядок и покинула свое убежище.
2
- Это вы? - Умный вопрос, ничего не скажешь. Нет, это не она, а Беатриса Борраска!
- Разумеется, я, - с достоинством, как и полагается уважающей себя даме, произнесла капитан-ша. - Я перешла ручей.
- Но там так опасно! - разволновался Ларак. - Тропинка в нескольких местах осыпается.
- Я не заметила, - колокольное дребезжание нужно забыть и побыстрее, - дорога была такой красивой.
- Обопритесь на мою руку, - взгляд Эйвона стал еще более собачьим, чем всегда, - я покажу вам Камень Окделлов.
- О, я так давно мечтаю его увидеть. - Да про вались он, этот камень, вместе со всем Надором.
В глазах Ларака вспыхнул благоговейный огонь:
- Будущий Повелитель Скал, - выдохнул влюбленный, - в ночь совершеннолетия проводил время прикованным к родовому камню. В полночь к нему приходил глава Дома и задавал Великие Вопросы. Сын отвечал, а ответив, приносил клятву Скалам. Последним, кто прошел посвящение, был Алан Святой…
- Оказаться здесь, ночью, одной… - Чего еще ждать от Окделлов, но какой повод испугаться. - Граф, я бы умерла от страха.
- Вы - женщина, - возвестил Эйвон, - ваш удел - красота, робость и слабость, а удел рыцаря - служение Создателю, сюзерену и возлюбленной.
Видел бы несчастный, как робкое создание колотило законного супруга и рвало патлы кухарке. Или как волокло с пожара суконный скаток.
- Не все женщины слабы, - капитанша поправила «непослушный локон», - ваша племянница сильней многих рыцарей.
- Мирабелла слишком много страдала, - заученно пробубнил Ларак. - И потом… Я ее называю кузина, это более сообразно ее положению. Сударыня, мы пришли. Вот он!
Знаменитый камень оказался здоровенным валуном, украшенным позеленевшими кабаньими головами, одна из которых все еще сжимала в пасти кольцо. Подслеповатые злые глазки смотрели подозрительно, и незваная гостья торопливо отвернулась. Легендарные вепри до отвращения напоминали тварей, украшавших маменькин комод, которого маленькая «Улиза» боялась до дрожи. Ей казалось, что внутри живет кто-то страшный, он рано или поздно вылезет и всех сожрет, а вот госпожа Кре-дон деревянное чудище прямо-таки обожала. Луиза не удивилась бы, узнав, что маменька поволокла комод с собой, а если господин граф заставил ее уехать налегке, ему по гроб жизни обеспечены тяжкие вздохи и слезки на ресницах. Что такое спасенная жизнь в сравнении с пропавшей мебелью? Ерунда!
- Потрясающее зрелище! - голосом нищего на паперти пропел Эйвон. - Не правда ли?
Надо было ахать, а в голову, как назло, не лезло ничего подобающего.
- Я вижу, вы потрясены…
Госпожа Арамона пошевелила негнущимися пальцами ног. Правильно, что временем любви считают весну, весной ничего не обморозишь, и каштаны на голову не сыплются. Благородный влюбленный терпеливо ждал, глядя то на святыню, то на свою спутницу.
- Страшно подумать, что видел этот утес, - выдавила из себя капитанша, представляя себя прикованной к маменькиному комоду. - Но как вышло, что после Алана никого не привязывали?
А стоило бы. Не к скале, так к комоду, и на всю ночь, вдруг бы да помогло!
- Алан погиб, когда его сыновья были совсем детьми. - Простая скорбь на худом лице Ларака стала вселенской. - Он унес тайну в могилу, а его старший сын принял смерть вдали от Надора. Мой предок Люсьен Ларак привез малолетнему племяннику снятый с убитого родовой медальон, но это все, что он мог.
Ну отчего же, еще можно было приковать нового Окделла к скале и приковаться рядом со всеми чадами и домочадцами. Каменюк здесь хватает, и вообще, собирается граф объясняться или нет, холодно же!
- Рядом с этим камнем я чувствую себя совсем маленькой. - Это даже не вранье, гаже этих замшелых каменных морд только маменькины, деревянные. - Мне страшно!
- Как тонко вы чувствуете, - восхитился Ларак. - Поверьте, это дано немногим.
- Вы слишком добры. - Нос у нее, без сомнения, красный, но влюбленным рыцарям красные носы не страшны. - Но неужели вас не пугают эти звери?
- Мы часто бывали здесь с Эгмонтом, - завел свою песню Эйвон, и Луизе захотелось его стукнуть. Капитанша уже не могла слушать про придурка, превратившего Надор в смесь склепа с сараем, а здешние обитатели всё долдонили и долдонили, как покойный гулял, спал, ел… Странно, что им с Селиной до сих пор не показали ночную вазу, осененную великим страдальцем.
- Сударь… - Отвалятся пальцы или нет? - Эгмонт Окделл мертв, но вы живы, так возблагодарите за это Создателя.
- Я понимаю. - Эйвон вздохнул, как уставшая лошадь, - я слишком часто вспоминаю Эгмонта, но его жизнь придавала смысл и моему существованию. Мир несправедлив, великие погибают, а ничтожества продолжают влачить тяготы бытия. Их удел - оплакивать невосполнимую потерю.
Если б невосполнимую! Красотун Альдо на пару с сынком проклятущего Эгмонта восполнили так, что выходцам тошно.
- Скажите, граф, - еще немного, и она удерет, а Ларак пусть ловит вчерашний день сколько душе угодно, - вам не надоело быть родичем Эгмонта?
- Я знаю, что недостоин его, - испугался граф, - я… Я говорю об Эгмонте не потому, что хочу под няться в ваших глазах.
Закатные кошки, чтоб подняться в ее глазах, нужно скакать за помощью к Савиньяку, а не ныть о незадачливом заговорщике. Жаль, нельзя заткнуть дурня своими покойниками: Ларак про Эгмонта, она про мужа-выходца. Вот разговор бы был!
- Я вижу в вас графа Эйвона, - решила проявить милосердие капитанша, - но я слышала от слуг, что здесь встречаются призраки.
- О да, - воспрянул Ларак, - я своими глазами видел тут людей с мечами. Это был самый несчастный день в моей жизни!…
И надо ж было ей совать палку именно в это дупло, теперь придется слушать, но призраки - это последнее, на что ее хватит. После призраков - в трактир! К горячему вину, мягкому хлебу и мясу, сочному, с хрустящей корочкой, на подушке из жареных овощей…
- Сударь, - не подхлестнешь, до вечера не начнет, - когда это было?
- Восемь лет назад, - с готовностью начал Ларак. - Эгмонт повел войска на соединение с Эпинэ. Мои родичи, друзья ушли сражаться за свободу, а я остался в Надоре. Госпожа Арамона, я никому об этом не рассказывал. Никому!
- Даже вдовствующей кузине? - подняла голову обитавшая в Луизе гадюка. - Неужели вы так скрытны?
- Никому, - простодушно подтвердил Эйвон, - но вам я расскажу все. Я был болен, но тревога и сознание собственной никчемности были страшнее болезни. Я не находил покоя, и ноги сами принесли меня сюда, на любимую скалу Эгмонта.
