– Ну не дал же. Да и сколько бы плакала. Такую-то красулю долго одну пастись не пустят. Шучу я, милая, – заорал он, потому как милая легко так растянула лук. Стрелу она, кстати, не убрала.
– Хватит всем, дети малые, – осадил их Тивас. – Проверили, теперь посланника зовите. Прохлаждаться мне некогда.
Два Дрючка забросил свой жесткий зад на стол.
– Так я и есть Посланник.
– Ты?!
– Я. А вы идите, идите. Тебе, старый, теперь отлежаться надо. Ну а ты, краса моя, пир готовь. А то вот этот с черным лицом сказал, что у Ацраила кормят лучше.
– Да… – начал было Тивас.
Но Оки пресек сразу.
– Ну или думал.
Едва за ними закрылась дверь, дом ожил, протопали шаги, зазвучали голоса…
Я был поражен. Дворец был полон людей, но не слышно было ни вздоха. У меня потом было много возможностей убедиться в маскировочных талантах народа Хушшар.
– Ну вот так вот, гости дорогие, – протянул Оки. – И что за новый Маг и Колдун в Столице объявился? Настоящий-то вот. Передо мной стоит. Да вы садитесь, садитесь. Стоять-то чего.
Мы уселись.
– А расскажу я тебе, братче Тивас, что у нас тут происходило, пока тебя, дурня темного, по Степи носило. Две дюжины дней тому, как дошел до нас рескрипт Блистательного Дома. А в том рескрипте и сказано, что самозванца, Тивасом себя именуемого, как в земли Хушшар придет, пленить и в железах в Столицу отправить. И о другом самозванце сказано было. О хасангаре именем Рахсдом. Ага, встрепенулся! О нем самом, о Серебряном Лисе. Ну посидел Совет Отцов, подумал. Ничего не скажешь, странный такой рескрипт. Это какой такой дурень тобой или Серебряным Лисом прикинуться надумает. Первые люди Империи. И на тебе – самозванцы. Не поверили Отцы. Хоть и верны мы Слову. Но коль помнишь, ему мы верны, пока Слово-то против пользы Империи не пойдет. А пользу в вашем пленении ну никак Отцы не углядели. Глядели, глядели. Нет пользы. А вот странность есть. Хушшар в земли Империи пускать перестали. Плату требуют. И что там творится, теперь мы не ведаем. Так, слухи несут. Но слухов тех мало, чтоб думу думать. Так, странности. Стража какая-то Внутренняя. Откуда взялась – неведомо.
Ну и стали мы ждать вас, самозванцев. Ну Лиса Серебряного ловить что свет лунный. Может, и увидишь, а не пощупаешь. А ты человек попрямее, попроще ты человек. Тебя и дождались. Тебя и спрашиваю, что там, в Столице, делается?
– Не знаю, Оки.
– Вот и Отцы так подумали. Потому как в Степь ты через нас уйти-то ушел, а вот обратно не было тебя. И хорошо, что не было. Нельзя тебе, Тивас, в Империю. За что-то не любят они там тебя теперь.
Он встал. И прям аж раздулся от важности.
– Слово тебе несу Совета Отцов. Брат ты нам, Тивас. Всегда был и, думается, впредь будешь. Так и живи с нами. Коль захочешь.
Тивас встал. Я тоже, учитывая торжественность ситуации.
– Мою благодарность Совету Отцов скажи. Не забуду николи я чести предложенной. Но мне в Империи быть надлежит. Чую я, недоброе там творится.
– Так сказали Отцы. Сказано мне тебя наскоро до земель Империи доставить, коль пожелаешь. Птицами вас отнесут, а коней по моему письму вам в Починке пограничном лучших дадут. А то долго конно до Империи добираться.
У меня на руках заворочался Бонька, успевший доесть померанку и успешно уснуть.
– А к тебе, Саин, у меня Слово мое будет.
– Очень внимательно тебя слушаю.
– Ты дурного не подумай, но оставил бы ты зверька своего у меня. Погоди, погоди. Не торопись. Путешествие вам сложное предстоит, загубишь дитё. Он ведь в силу еще не вошел. А ну как под меч попадет? Сам же себе не простишь.
Бонька проснулся и сразу лизнул меня в нос.
У меня аж сердце защемило. Сам подумывал, жалко.
– Так он от меня не отходит.
– А ты не бойся. Скажи ему, что друзяка ты мне. Он поймет. Мы его с кобылками молодыми познакомим, он и утешится. А вернешься – всегда твой он. Да другого ведь и не признает. Вольные они. А приплод от него скоро пойдет. Вернешься – побогатеешь уже. – И, увидев мои сомнения, обратился он к Тивасу: – Ну скажи ты ему. Сгубит ведь дитё.
– Это правда хорошее предложение.
– Да согласен я. Только жалко его.
– А пойдем, пойдем, друзяка ты мой дорогой. Ой, дорогой, – подхватил меня под руку этот энтузиаст и поволок к окну, выходящему в сад. Высунул голову и заржал. Хотите верьте, хотите нет. Заржал. И ему очень нежно ответили. – Ну глянь, не красота ли?
Правда, красота, полугодовалая кобылка, во всей своей юной прелести.
– Иди к батьке, Сметанка, донька моя, – и по-хулигански выпрыгнул в окно. И кобылка радостно
