— Вот именно…
— А потом добавил: «Ну да я и не такое видел. В жизни чего только не бывает».
— Проклятие! — прорычал Цитрус. — Кто тебя за язык тянул…
— Меня заставили, — выкрикнул Дылда и вдруг согнулся пополам, зашелся в беззвучных рыданиях, закрыв лицо руками.
— Эй, ты чего?! — опешил Эдвард. Присел рядом с Дылдой. — Да не переживай так. Ну, накинут мне лишних пятьдесят лет вдобавок к моим ста тридцати двум. Так что с того? Ничего страшного.
— Правда, ничего страшного?
— Конечно, — покривил душой Цитрус. Ему уже виделись страшные картинки — избиение и шлюз. Как бы выкрутиться из этой нехорошей ситуации?
— Они сказали, — поделился Дылда, — что если я не скажу правду, то они будут меня пытать. Бить ногами, прижигать паяльником. Голову дверью стискивать. А я пыток с самого детства, знаешь, как боюсь… Особенно паяльника.
— Да, да, — согласился Эдвард, — пытки — это страшно. Да и вообще — дикость.
— Я раз кино смотрел, про подвиг космического разведчика. Его злые рангуны схватили и стали пытать, чтобы он им всю правду рассказал. И он тоже не выдержал, всё выдал, — стирая слезы с пухлых щек, Дылда затряс головой: — Скажи, дорогой мой Эдвард, ты сможешь простить меня?
— Я же тебе говорил, не называй меня «дорогой мой»! — вскричал Цитрус, чем вызвал у великана новый приступ громкого плача. — Ладно, — Эдик похлопал его по спине. — Всё будет в порядке, Дылда. Мы с тобой команда. Так?
— Так, — отозвался несчастным голосом великан.
— А раз мы с тобой команда, то справимся со всеми сложностями. Подумаешь, наговорил кое-чего под угрозой пыток.
Вскоре вызвали и Эдварда: «Руки за спину! Идти вперед без остановки!» Провели по светлым пустым коридорам мимо многочисленных дверей камер, заставили остановиться возле кабинета главного надзирателя пересыльной станции, впустили внутрь. Капитан сидел за широким столом, заваленным всякой всячиной. Цитрус заметил парочку правовых журналов, исчерканный древнейшей шариковой ручкой лист бумаги — («на что он ему?»), наручники, игральные кости, такие притягательные и неожиданные на столе начальника пересыльной станции, и… пассатижи. Последний предмет Эдварда насторожил и заставил вглядеться в лицо руководителя надзорной службы внимательнее. В чертах его читалось какое-то странное оцепенение, какое встречается у людей малочувствительных и, как правило, очень жестоких. Заметив интерес Цитруса, капитан взял пассатижи и принялся ими поигрывать — покрутит в пальцах, разожмет, щелкнет и снова — покрутит, разожмет… После очередного щелчка Эдик потерял самообладание и порядком побледнел.
— Будем запираться? — поинтересовался капитан, глядя на него исподлобья.
— Нет, — с готовностью ответил Цитрус, — расскажу всё как на духу.
— Да, — обрадовался главный надзиратель, щелкнул пассатижами и включил записывающее устройство: — Значит, так, гражданин Цитрус, я жду вашего рассказа о том, как вы расправились с этими людьми?
— Сначала я услышал какой-то шум…
— Так-так.
— Шум всё нарастал.
— Интересно…
— Потом ко мне в камеру стал рваться какой-то тип. Ковырял, собака, пластиковую стену заточкой.
— Ковырял, как собака?
— Нет, он сам — собака.
— Так не пойдет! — капитан нажал на сенсор отключения записи и уставился на Эдварда сердито: — Мне казалось, мы поняли друг друга.
— Ну да, — закивал Цитрус, — разумеется, поняли.
— Так в чем же дело?
— Ни в чем. Расскажу всю правду.
— Правду, Цитрус, ты понял — правду! Причем ту правду, которую я хочу от тебя услышать, подлец!
— Хорошо.
— Ладно, — капитан погрозил заключенному пальцем, нажал сенсор. — Итак, как именно получилось, что ты убил этих несчастных и самое главное, — надзиратель возвысил голос: — сержанта Васильева?!
— Расскажу… — начал Эдвард. — Ладно…
Капитан нахмурился — неужели передразнивает?
— Расскажу вам всю правду, — повторил Цитрус и вдруг выкрикнул: — Я невиновен! Проклятый полицейский произвол! Вы не заставите меня сознаться в том, что я не совершал!
Надзиратель смерил его унылым взглядом и ткнул кнопку сенсора:
— Мне казалось, ты умнее. Видимо, я ошибался. Сидоренко! — заорал он.
Дверь распахнулась. Сержант вбежал в кабинет и вытянулся во фрунт. Подчиненные у главного надзирателя были вышколены до состояния дрессированных цирковых собачек.
— Уведи его! Пойдет на возврат.
— В суд? — обрадовался Эдик. — Мы с господином судьей очень подружились. Ох, и рад он будет меня увидеть!
Проговорив это, он ринулся к столу, сгреб игральные кубики и сунул их в рот.
— Ты что творишь, гад паршивый?! — вскричал надзиратель.
— Ты что, спятил, однорукий?! — поддержал его Сидоренко.
Цитрус поспешно глотнул, закашлялся для виду. И уставился на надзирателя с таким торжествующим видом, словно только что узнал о крупном лотерейном выигрыше.
— Сожрал?! — ахнул Сидоренко. — Да на кой они тебе?!
— Хочет в лазарет попасть, пакостник, — процедил надзиратель. — Ну, я тебе устрою лазарет, убийца! Ты у меня в такой лазарет отправишься, где тебя разберут на органы и распродадут в элитные клиники.
Эдвард замотал головой, демонстрируя нежелание, чтобы его органы распродали.
— Оформим тебя, как добровольного донора, — пообещал надзиратель, — будешь героем тюремной хроники. Заключенный Цитрус Эдвард в один прекрасный день услышал голос ангела, который сказал ему, что он должен отдать свои органы людям. Потому что сам он их недостоин. И людей, и органов своих — тоже. Ну, скажи мне, зачем подонку здоровое сердце? Или почки?
В ответ Цитрус снова мотнул головой, на этот раз неопределенно, мол, может быть, и нужны, откуда вам знать?
— Уведи его, Сидоренко, с глаз моих долой, — попросил надзиратель и отвернулся к иллюминатору, — пока он еще что-нибудь не сожрал. Вот ведь подонок какой!
Эдвард тем временем незаметно извлек изо рта кости и опустил их в карман.
— Я здесь всё съем! — пообещал он. — Вы даже представить не можете, господин главный надзиратель, как будет рад судья, увидев меня! Ведь я попаду к тому же судье? Юрию Цуккермейстнеру? Это мой большой друг.
— Цуккермейстнер — твой друг? — обернулся начальник. — Хм… То-то я смотрю, вместо трехсот лет он впаял тебе каких-то сто тридцать два года… С твоими статьями такое только по очень большому блату возможно. Знаю я этого Цуккермейстнера. Пакостный человечишко. Въедливый, как клоп. Если я тебя обратно отправлю, он того и гляди раздует дело о том, что мы негуманно относимся к заключенным…
— Да я ведь всё расскажу! — с довольной улыбкой заявил Цитрус. — Что стены у вас гнилые, их даже заточкой можно проковырять. Что плоскогубцами вы заключенным грозите. А Цуккермейстнер — неподкупный человек. Светоч справедливости. Его даже за бублики не купишь.
— Как ты сказал? За какие еще бублики?
— Ну, это я образно выразился…
Главный надзиратель с хрустом почесал начинающую лысеть голову, вздохнул:
