– А психологически это совершенно объяснимо, – сказал Огарков уверенно. – Эти крайние точки замкнули наше восприятие; так сплошь и рядом бывает.
Палыч вновь уткнулся в карту.
– Слушай, Игорь, а ты можешь определить, как именно по садам проходит эта линия? По каким участкам и так далее?
– На месте смогу, – ответил Игорь, – с картой и по ориентирам.
– Ориентиры... – Палыч сощурился, явно какая-то мысль заколесила в нем... и прорвалась: глаза расширились, в них полыхнул победный огонек. – Ориентиры, говоришь? Есть ориентиры!
– Какие?!
– Тополь!
– Какой тополь... – пробормотал было Игорь, но тут же все понял: – А-а, ты хочешь сказать...
Конечно, именно это и хотел сказать Палыч. Огромный тополь, обнаруженный ими только что, во дворе старой трехэтажки, и тот огромный тополь в садах, о котором рассказывал походя Федор Матвеевич, – очевидно, здесь была какая-то взаимосвязь!
– Надо думать, эта линия обладает среди прочих и таким свойством, что именно на ней вырастают такие гиганты... логично?
– Весьма, – подтвердил Огарков. – Весьма логично, Александр Палыч, вы молодец. И не забыть про наши трофеи, про книгу и про камень. Попробовать использовать их.
– Серый камень, – опять вспомнил Федор Матвеевич и посмеялся над собой: – Эк привязалась поговорка! Все меня на этот серый камень сворачивает... Да ведь и батя перед тем, как помереть, про него говорил, вот я на всю жизнь...
И не договорил, ибо понял – враз и легко, точно кто ему показал все – что это за камень.
– Батюшки! – невольно помянул он родителя своего и крупной тяжелой ладонью хлопнул себя по лбу. И тут же припомнил и родительницу: – Мама моя родная!
Все это в устах старика прозвучало вполне комично, но никого не рассмешило. А Федор Матвеевич в святом недоумении расставил руки, как гоголевский городничий:
– Нет, хоть убей меня, не пойму, как я раньше не увидел?! Этот камень, в бане, с печатью! Круглая печать! Что утром я вам говорил, Лев Евгеньевич!.. Какой, к черту, купец! Вы понимаете?!
И все сошлось, все встало на места. Эти дни бегства и тревог, и поисков, когда они все метались по городу, догоняя что-то призрачное, близкое, но всякий раз неуловимо ускользавшее от них, – все это сомкнулось светло и ясно, и ничего не стало надо больше, не надо голову ломать – озарение накрыло всех их.
Неизвестно, как у других, а к Палычу оно пришло так: точно настежь распахнулось окно, и хлынул в лицо февральский ветер, весь из солнца, голубого неба, поздних снегов – морозный и все-таки оттепельный, радостный и чуть печальный ветер недалекой совсем весны.
Тогда Палыч резко отодвинул недоеденное второе и вскочил:
– Ну что же мы сидим, мужики! Поехали скорей!
И все как один встали со своих мест.
ГЛАВА 7
У Богачева выдержка, конечно, была железная, и нервы стальные, но и этот могучий набор стал не выдерживать. Напряжение нарастало.
Он поймал себя на том, что не может вникнуть в смысл служебного документа, который читал. И он с раздражением оттолкнул бумагу и встал из-за стола.
Сунул руки в карманы и стал смотреть в окно. В который раз близится такое?.. Он попытался вспомнить и не вспомнил. И не жалко было: вспоминал он мимолетом, неохотно.
Да, память, память!.. Подумать только, что она помнит! Когда-то он гордился ею и хвалился вслух – бывали и такие времена, но и они прошли. Тысячи времен...
И все-таки память есть память.
Он закрыл глаза, и сразу перед ним поплыло то видение.
Огромный, раскаленный солнцем южный город, камни, подымающийся снизу жар и грозный гул толпы.
Горячий воздух давил даже здесь, на вершине гигантской башни, откуда город виден был весь, до самых последних лачуг, и дрожали в знойном мареве на горизонте вершины отдаленных гор...
Нет! Он открыл глаза и раздраженно прошелся по комнате. Усилием воли остановил себя. Надо же, и нервы какие-то вдруг появились!.. Ну нет, этого нельзя.
И стал тем же, кем был всегда – холодным, сдержанным, спокойным.
Он вернулся к столу, сел, взялся снова за бумаги.
Надо ведь только подождать. До вечера – только и всего.
ГЛАВА 8
Федор Матвеевич погнал свой лимузин как на пожар, Огарков всполошился:
– Э-э, Федор Матвеевич! Так до цугундера доедем.
– И то верно. – Федор Матвеевич сбавил ход.
– Вторая молодость, – сыронизировал Палыч. – Видишь, Федор Матвеевич, как мы тебя взбодрили!..
И все засмеялись немного нервным, щекочущим смешком – нетерпение прорвалось вовне. Но Федор Матвеевич продолжал ехать аккуратно, соблюдая все правила, и они спокойно, без происшествий достигли своего сада.
Ну, тут уж нетерпение подстегнуло их лихо. Торопясь, повыпрыгивали из машины, даже задние двери не заперли, Игорь с громом поволок шкатулку.
– Ключ! – крикнул он вослед Коренькову, так и чесанувшему к крыльцу. – Палыч! Что за головокружение от успехов!..
Палыч опомнился, остановился.
– Забыл, черт... – Полез в карман брюк. – На месте.
– Ладно, – буркнул Игорь. – Отпирать сам будешь, держи сундук.
Тут выяснилось, что куда-то пропал Кузьмин. В доме его не было, на участке тоже. Покричали – никто не откликнулся. Федор Матвеевич осерчал:
– Вот паразит! Дармоед. Больше он у меня и пробки не понюхает! Доверяй вот такому...
– Доверяй, да проверяй. – Огарков подмигнул. – Плешь с ним, с Кузьмичом, пойдемте лучше в баню, покажите ваш серый камень легендарный.
Пошли в баню, и там Кузьмич неожиданно нашелся. В холодке, на полке почивал сном безгрешного, глубоким и беззвучным. А вокруг царило густое спиртуозное амбре.
– Да... – с изумлением протянул Логинов, глядя на этот пейзаж. – Чтоб Кузьмича с одной бутылки так раскатило? Не верю!
– Вы, Федор Матвеевич, прямо Станиславский какой-то. – Огарков расхохотался. – Но вы правы, одной бутылкой здесь не обошлось. Здесь еще самогон, по запаху чувствую.
– Ах, паразит! – всплеснул руками Федор Матвеевич. – Это, значит,
