язык свой прикусила, и уже не смела рта открыть. А он хватил стакан браги, да другой стакан, да еще… и так упился вусмерть, свалился под стол, и весь следующий день прострадал от жестокого похмелья. Тогда- то супружница взяла свое, грызла в пилила, но ему это уже было все равно.
Потом соседи стали потихоньку, как бы невзначай, допрашивать- расспрашивать: как, мол, в гости сходил к Трофимычу?.. Николай отбрехивался, благо язык без костей. Но желание выговориться томило душу, тянуло за этот самый болтливый язык, тянуло и вытянуло. Не удержался Колька, рассказал о странном происшествии, о том, как неведомая сила легко подняла его, перевернула, да и закинула неизвестно как в пес. Он поведал об этом вполголоса, оглядываясь, с таинственным, настороженным видом – одному единственному человеку: соседу Сашке Грачеву, взяв с него обещание, что тот ни-ни, ни слова никому. Сашка поклялся самыми страшными клятвами, бил себя в грудь – маленький, щуплый, с прилипшими ко лбу растрепанными волосенками: они с ним, разговаривая, на пару опорожнили поллитровку под соленые грузди.
Черт его знает, как получилось, но только слушок пополз по деревне. Теперь к Трофимычу относились уже с суеверным уважением, да и держаться от него стали стараться подальше. «Колдун, колдун, в самом деле», – шепотком перелетало от одного к другому. Пробовали пристать к Николаю: расскажи, мол, как там вправду было… – но он, к всеобщему удивлению, преспокойно заявлял, что это все бабьи глупости, и он не понимает, о чем идет речь. А те, кто эти сплетни повторяет, – не мужики, а вовсе хуже баб… Колька вообще-то был хоть и пустомеля, ан не дурак.
А Пацюк жил в деревне, такой же невозмутимый и молчаливый, как всегда. Утром приходил на работу в «заготпункт», вечером уходил. Все так же он не открывал ставни в доме и никого не пускал к себе. Да к нему никто и не совался, а сам он и подавно ни к кому не наведывался.
Тут возникла еще одна интересная тема. Без малого два месяца в Метеле жил безвыездно Пацюк таким вот мрачным бобылем – и ни одной бабы, ни одной девки, никого такого у него и близко не мелькало. Разве можно здоровому мужику во цвете лет обходиться без женщины?.. Шибко это занимало метелинцев. Возникли нелепые предположения. Вспомнили и о мужеложестве и о скотоложестве – гипотезы смелые, но опровергаемые самым простым фактом, именно: ни мужиков, ни какого-либо скота, ни крупного рогатого, ни мелкого у Пацюка не водилось, и при всем желании ничего такого заметить было нельзя.
Под такой поучительный обмен мнениями текло себе время. Почему-то удивительно долгая осень выдалась в том году, снег падал, таял, никак не могли установиться привычные здесь морозы, и все диву давались: отчего такие чудеса?.. А потом пошли события и вовсе необъяснимые и пугающие.
Где-то к концу октября как на дрожжах стали пухнуть несколько молодых, незамужних метелинских девок: брюхатые. Вот это уже была информационная бомба, так информационная бомба! Такого отродясь в деревне не случалось, все пошло наперекосяк, весь поселок загудел, как улей, по которому какой-то гад стукнул палкой. Никто ничего понять не мог. Оплошавшие девки – их было пятеро, все в один голос рыдали, убивались и причитали, что ничего, ну ничегошеньки не было! Что они сами ума не могут приложить, как это случилось, – хоть все мозги вывихни, а не догадаешься. Не иначе, нечистая сила, наговор какой-то!
Потом, однако, по более тщательном расследовании, некоторые закономерности обнаружились. Примерно в одно и то же время, месяца три назад, каждой из пятерых девок снились разные, но одинаково тревожные и неприятные сны. Одной привиделось, будто она в избе, и тут же вдруг по полу мечется змея, а у змеи этой вместо змеиного рыла вроде бы человеческое лицо – но разглядеть невозможно, так юркает по избе эта тварь. Деревенская мадемуазель тогда якобы схватила кочергу (во сне, разумеется) и стала колотить ею по полу, стараясь убить скользкую мерзость, но та ловко уворачивалась, а затем вдруг скользнула прямо под юбку – отчего девчонка дико взвизгнула, вся содрогнулась и проснулась – в противном липком поту, с часто бьющимся от перепуга сердцем.
Другой причудился сон попроще, но тоже скверный. Она шла по улице, и было лето, и солнышко светило, цвели ромашки: шагай себе по деревне да радуйся! Девушка и радовалась, но недолго, ибо невесть откуда налетел ветер, и тут же стемнело, неба не стало, а ее легко оторвало от земли, понесло, закувыркало так, что она от страха дар речи потеряла. Однако в воздухе она сопротивлялась, махала руками, да и ногами, наверное, тоже, верещала громко – почему-то она знала, что злой вихрь несет ее в плохое место: то ли топь, то ли болото… одним словом, в дрянь какую-то, где поджидают ее мириады гадостных клейких существ. Она чувствовала их, чувствовала отвратительную их радость оттого, что вот-вот они ее дождутся и кинутся на нее…
Тут она и проснулась, так и не увидев, чем закончился этот перелет. Но ощущала она себя разбитой физически, и весь день не могла собраться, шевелилась еле-еле. Потом-то вроде бы прошло и даже позабылось, А еще вдруг потом прекратились месячные, и она стала испытывать странную тяжесть в низу живота, о чем, по неопытности своей, никому не говорила, надеясь, что пройдет само, – а оно не прошло.
И у остальных троих были подобные сновидения, жутковатые, пугающие до оторопи. Что делать? Как такое объяснить?!. Вот тогда-то разговоры о колдуне всколыхнули всех и обрели грозную, гневную силу. Правда, сны у девок случились еще до появления здесь Пацюка – ну да ведь как раз после этого он сам и появился!.. Логично? А то!
Нет, а в самом деле, разве не так?! Годами жили тихо-мирно, а тут пошло черт-те что, всё наперекос. И это за три месяца – а что потом будет… представить страшно! Пошли шепотки о том, что вот-де, маху дали, в свое время разорив церкви и прогнав попов. Церкви в Метеле, правда, отродясь не было, но в одной из больших ближних деревень – да, когда-то была. Истребили.
Пункт «Заготживсырья» опустел. Никто не желал даже приближаться к нему. А Пацюк того как бы и не замечал, к девяти утра открывал свою лавку, в девятнадцать ноль-ноль запирал, шел домой. И опять дымила труба, сквозь сомкнутые ставни сочился жидкий свет, и какими делами занимался там таинственный жилец – никто не знал.
До председателя сельсовета и секретаря парторганизации дошло, что каша у них в деревне заваривается нехорошая и что можно крепко влипнуть. Но что делать – они не знали, и наверх сообщить не решались… однако здесь судьба сама всё решила за них.
Каким образом – неизвестно, но слух о колдуне прошелся по окрестным селам, и в одном из них – деревне Авзяново – как оказалось, произошло точно то же, что в Метеле. Четыре тамошние девки непостижимым образом забеременели – как ветром надуло.
Нашлись энтузиасты, которым не лень было отправиться в соседнюю деревню, выяснять. Выяснили. И вернулись с сенсационной вестью: точь-в-точь так! Другие, но столь же нелепые и дикие сны снились этим четырем несчастным девкам, и в каждом сне фигурировали – явно или смутно – некие фантастические и зловещие фигуры, от близости которых у девушек заходилась душа.
Это сообщение стало последней каплей, переполнившей чашу. Да и погода, чтоб ей пусто было! Ну где видано такое: сырой ветер в середине ноября, изморозь, мокрая земля, деревья шумят под ветром… Где, когда, в каких краях?.. А в ту, последнюю ночь вообще творилось черт-те что. Непогода совсем сорвалась с цепи, ветер буянил в тайге – то вдруг хлестнет холодный ливень, то оборвется, а облака и вовсе тучной серой грудой пленили небо, и все это серое мятое пространство непрерывно текло и текло куда-то на юго-восток… Потом начало темнеть.
Наверное, никто не скажет, как и отчего случается так, что безумие вспыхивает и охватывает людей – и ничего уже не объяснишь, не поправишь, не изменишь – в такие мгновения будто бы смещается и время, и вообще все, весь этот и без того странный мир…
Краткие сумерки – в них-то народное волнение и достигло пика. Около сорока мужиков собрались на площади у сельсовета (многие уже и подогрелись порядком). Драли глотки, спорили, пьяно сквернословили, и, наконец, все эти вздор и бестолочь оформились в идею: идти и громить упыря. Пацюка то есть. Немедля!
Прибежал председатель, бледный и перепуганный. Он что-то кричал, клялся, уговаривал – не слушали. Толпа, буйная, пьяная, повалила по улице, на ходу выдёргивая жерди из
