заборов.
У самого колдовского пристанища передние вроде бы как запнулись, стали оглядываться, но задние напирали – и действительно, ничего уже не изменить, не переделать.
Кто первый кинулся ломать двери и ставни – пёс его знает, но через миг все уже с воплями, с бессмысленным ожесточением крушили все, что подвернется под руку, и вот уже слетели петли, дверь, зазвенело выбитое стекло…
Горя жаждой мщения, люди ворвались в дом. И что же?
А ничего. Вернее никого. Сначала в это не поверили, метались по избе, прошерстили все: подпол, и чердак, и двор, и сарай – пусто! Как сквозь землю провалился.
После этого дурь немного схлыну па. Оторопев, смотрели друг на друга. Ну и что дальше?.. Еще раз осмотрели всё, хотя это было, наверное, бессмысленно. А может и нет – во время второго осмотра с некоторым удивлением обратили внимание на то, что нет ни малейших признаков таинственного и сверхъестественного, ни одной даже лишней вещицы сверх того, что бывает в деревенской, да еще и холостяцкой избе, – ничего не нашли. И ни одной книжки, ни тетрадки, ни просто бумажки с записями, и того нет…
И тут пришла совсем беда. Вдруг хлынул дикий ливень, с резкими порывами ветра – буря бурей!.. Сверкнула над тайгой багровая зарница. А потом все ощутили, как под ногами тяжко содрогнулась глубь Земли.
Страх помутил сознание людей. Все бросились по домам, скользя, матерясь, шлепаясь в грязь. Колька, конечно, мчался впереди всех.
Потом, между собою вспоминая события той ночи, многие признавались, что они ничего не помнят. Да это и немудрено: память человеческая щадит своих хозяев, стирая то, что травмирует психику… Но уж чего не забыл никто – поди-ка забудь это! – тою, что на исходе той безумной ночи, в самую тьму, под холодным проливным дождём в деревне вдруг полыхнул гигантский факел.
Конечно, это горел дом Пацюка.
Как он загорелся – никто не знал.
Пламя зловеще озарило улицы, попрятавшиеся было люди повскакали и выбежали под дождь. Под этим проливным дождём дом пылал жадным, злым огнем, в нем что-то трескалось и лопалось, летели искры. Народ метался, голосил, семафорил руками, хотя всё это было совершенно бесполезно. Потом сообразили, что огонь может перекинуться на другие дома, но туг с грохотом рухнула крыша, распались сцепы недогоревших бревен, и дом обратился в кучу развалин.
А дождь и не думал прекращаться. Пламя ещё пометалось по головешкам, по страшным чёрным листам железа… зашипело, задымило – и исчезло. Остались темень и этот ненавистный дождь.
Он лил и лил. Взошёл серый мутный рассвет, осветил стылое пепелище с одиноко торчащей вверх печной трубой, время медленно поползло к полудню, а он все лил и лил. Правда, стал послабее… Глухое брожение умов в деревне продолжалось. Председатель и секретарь партячейки, осунувшиеся от бессонной ночи, с запавшими, обведенными синевой глазами, сидели в сельсовете, набираясь духу перед тем, как звонить начальству. Долго тут думать было нечего. Печально вздохнув, парторг снял трубку… но здесь вдруг в сельсовет влетел один из жителей – очумелый, с вытаращенными глазами.
– Гаврилыч! – заорал он. – Михеич!.. Слышь-ка, что творится-то!..
А вслед за ним в помещение ввалились ещё пять-шесть мужиков.
Что случилось?! А случилось нечто вовсе невменяемое. Пропала соседняя деревня, та самая Авзяново. Как пропала?! А вот так вот и пропала Нет её!
Секретарь и председатель и так-то были почти трезвые, а от такого сообщения они протрезвели до состояния и вовсе невозможного. Начались расспросы. Из матерно-путаных рассказов односельчан выяснилось, что деревню, расположенную в низине, затопило полностью, она целиком ушла под воду. На ее месте теперь плещется огромное озеро.
После первой оторопи метелинское начальство вдруг сообразило, что это даже и на руку: уж если затопило целую деревню, значит, и вправду вокруг делается что-то неладное; а стало быть, не так уж они и виноваты… Может, даже обойдётся без оргвыводов.
Смекнув это, председатель быстренько выгнал всех и обратился к секретарю:
– Ну, Гаврилыч, давай звони. Сейчас самое время.
Они коротенько утрясли детали. Парторг вновь снял трубку и после небольших пререканий с телефонисткой на станции соединился-таки с райкомом, которому и выложил сработанную ими вдвоем версию. В селе, дескать, наблюдаются волнения на почве религии и суеверий… И объяснил, что новоприбывший заведующий заготпунктом, в самом деле, странный, нелюдимый тип, своим поведением спровоцировал в темной, отсталой массе вредные слухи, что он, видите ли, колдун и знается с нечистой силой. Со слухами этими и так бороться трудно, поскольку народ – дурак; а тут еще они усугубились тем, что дом заведующего сгорел, а сам он делся неизвестно куда. Да как назло вон что с Авзяновом! Это уж вовсе ни в какие ворота не лезет… Да и вообще, надо сказать, что Пацюк элемент конечно подозрительный, и мы уже давно собирались о нем доложить… Что? Почему раньше не докладывали?.. Да вот, поди же ты, что тут скажешь… Как всегда, на авось. Признаем, недосмотрели, недоработали… Что? Вы с нами доработаете? Ага, ага… На бюро райкома? Ну… да, ясно. До свидания.
– Вот так, Михеич, – сказал секретарь председателю, положив трубку. – На бюро нас с тобой драть будут. Готовь вазелин.
Справедливость требует отметить, что глагол несовершенного вида был употреблен секретарем другой. Не «драть», а… понятно, что.
Председатель философически отмахнулся. «Ерунда, – сказал он. – Первый раз, что ли?.. Переживем. Лишь бы в НКВД дело не передали. Тогда, конечно, да… хреново будет…»
И оказался прав. Пережили. Огребли, конечное дело, по выговору по партийной линии за утрату бдительности и допущение религиозного разгула. Но так как и вправду положение непростое с этими странными природными событиями… Словом, обошлось. Кроме того, метелинским властям было обещано идейное укрепление, и оно состоялось. Приехали из города два лектора, долго размазывали кашу на тему о том, что никаких колдунов и упырей на свете нет и быть не может, что все это суеверия и бабьи выдумки и полностью противоречат марксистско-ленинской идеологии. А то, что произошло той странной ночью, запросто объясняется геологическими, географическими, атмосферными и тому подобными причинами, согласно учению товарища Сталина о природе. Почему загорелся дом? Куда исчез Пацюк?.. Ну-у, товарищи, – здесь лекторы снисходительно ухмылялись, – вы уж совсем как дети малые… Что ж тут странного? Вредитель и агент мирового империализма был ваш Пацюк. Дом поджёг и ушёл в лес, а тут такая непогода плюс ещё землетрясение! А тайга – сами знаете… Полк спрячется – не разыщешь, не то что один человек.
Ну да, да… – покорно кивали слушатели, соглашаясь. Про то, отчего дом вспыхнул именно в самую глухую пору, под утро, уже и не заговаривали. Метелинцы, в общем-то, если их не выводить из себя, были народом законопослушным и исполнительным – коли начальство говорит, надо сидеть и смирно слушать. Так и делали, слушали, не перечили. А уж потом, разойдясь с лекций по домам, давали волю свободомыслию.
Здесь необходимо сказать, что после той буйной ночи и пожара враз переменилась погода. Сомкнулись облака, пошел снег… И валил, валил, не переставая, точно стремился догнать упущенное время. И догнал. Через неделю вокруг была обычная для этих мест зима.
Что касается озера, на дно которого ушла деревня Авзяново, то к нему как-то само собой приклеилось башкирское название Зираткуль, то есть – Кладбищенское. Любопытные ходили, глазели. Ну – озеро как озеро, темная непроглядная вода… Жутковато. Колька Трунов был одним из первых, облазал окрестности, потом врал всякое. Между прочим, он говорил, что на той, дальней оконечности озера нашёл какую-то каменную будку. С дыркой! – добавлял он и делал при этом таинственное лицо. Но его подняли на смех: про ту будку все давным-давно знали, это какое-то древнее строение, и ещё до революции ученые с ней возились, изучали. Чего они там наизучали, неизвестно, но в целом ничего странного не
