Егор слегка приподнял брови – так уверенно сообщил о предпочтениях покойного Беркутова Павел. Но вмешиваться не стал, полагая, что Забелин рассудил здраво.
Выдрищенский пошевелил усами. В этом жесте трудно было увидеть одобрение – тем не менее слова были озвучены такие:
– Что ж… Как вам будет угодно.
– И прекрасно. Давайте незамедлительно и приступим. Смотрите, почти уже стемнело.
Юра задрал голову, оглядел чернильное небо.
– Слушайте, а куда шар-то этот идиотский делся?!
Шара, точно, не было.
– Сбили? – Аркадий пожал плечами. – Я и не заметил.
– Не могу знать-с, – очень сухо сказал генерал. – Не интересовался.
Егор тоже обвёл взором небосвод. На его западной стороне чернильного цвета не было – где-то на середине небосклона он переходил в нежный дымчато-зелёный, ещё ниже становился оранжевым, а уж в самом низу, над чёрным ломаным горизонтом простёрлась грозно-багровая закатная ширь.
– Чёрт с ним, – заявил Павел… и Княженцев не сразу понял, что это он про шар. – Пойдёмте, сделаем, всё как полагается.
За спиной Егора послышалось тихое шипение, затем вспыхнуло пламя. Он оглянулся и увидел, что один из бойцов зажёг факел. Пламя разгоралось трудно, было оно дымное, копотное.
Егор повернулся к Павлу.
– Я не пойду, – негромко сказал он.
– Куда не пойдёшь? – Павел свёл брови.
– Хоронить. Извини, Пабло… не могу.
Забелин не стал настаивать.
– Ну что ж, дело хозяйское. А вы, гвардейцы?
Юра с Аркадием ничего против не имели.
– Тогда пошли!
Генерал зычно крикнул Бурдюка, клич этот мгновенно подхватили услужливые голоса, и через несколько секунд ретивый служака предстал перед ними. Ему кратко объяснили суть задачи.
– Есть! – гаркнул он и захлопотал.
Егор отошёл в сторонку, чтобы не мешать, присел на чудом уцелевший гранитный парапет – что он раньше огораживал, теперь уже догадаться не было никакой возможности. Сел, положил автомат на колени, стал смотреть, что творится поблизости.
Вокруг пылало уже множество факелов, отчего происходящее напомнило философу средневековую Европу – по крайней мере, в его собственном, человека двадцать первого от Рождества Христова века, представлении. Егор взирал на это довольно равнодушно, не слишком интересуясь тем, что, собственно, делают факелоносцы. Но очень скоро мельтешение огней и голоса как-то сами собой слились для него в осмысленный сюжет, и он стал смотреть даже с некоторым интересом.
Рядом с ним происходила идеологическая обработка военнопленных. Сдавшихся в плен согнали в кучу, обступили, держа факелы в руках, и вперёд выступил какой-то придурок – видимо, в отсутствие генерала и Бурдюка, старший. Внешне, кстати, он чем-то и напоминал Бурдюка: приземистый, плотный и ужасно громкоголосый.
– Ну что, чер-рти полосатые?! – взревел он. – Воевать вздумали? А? Бунтовать?! К-канальи!!.
И вдруг разом заныли, заголосили пленные:
– Да батюшка ты наш! Отец родной!.. – и дальше что-то неразборчивое, но, впрочем, понятное: просили прощения и клялись в вечной верности.
Начальник при этом стоял идолом: подбоченясь, брюхо вперёд, ноги расставил носками врозь. Видно было, что ему очень приятно слышать слёзное покаяние… Покуражился ещё малость и смилостивился наконец.
– Ладно, с-собачьи дети! Скажите спасибо, что я сегодня добрый. Будете в бою свои грехи замаливать!..
Прокричав такое напутствие, толстопузый извлёк из штанов записную книжку, отрывисто скомандовал, и тут же загоношились факельщики, забегали, начали строить бывших чухонинцев в ряды.
Что понравилось Егору – с пленными победители обращались совершенно дружелюбно, угощали куревом, а раненым бережно помогали перебраться в сторону.
Странное чувство стеснило грудь Княженцева, когда он посмотрел на этих раненых. Наверное – подумалось ему, среди них и тот, кого тогда, в бою, подстрелил он в ногу…
Он встал, взял автомат и побрёл вдоль парапета подальше от факелов, в темноту. Услышал, как сзади началась перекличка. Пленные громко, старательно выкрикивали:
– Иван Огурец!
Или так:
– Затычка Степан!..
Егор ускорил шаг. Почему-то ему захотелось побыть одному. Он шёл, шёл, потом перепрыгнул через ограду. Кругом было темно, но, несколько осмотревшись, он догадался, что находится на территории парка. Бывшего парка, конечно – всё разворочено вдребезг… Княженцев постоял, осмотрелся.
Когда его глаза попривыкли к мраку, он углядел уцелевшие каким-то чудом высокие деревья – тополя вроде бы. И что-то такое знакомое-знакомое, домашнее и грустное пригрезилось ему в этих тополях. Он пошёл к ним.
Почувствовал под ногами траву. Зачем он шёл к деревьям – он не знал. Просто хотелось подойти, дотронуться, почувствовать ладонями живую, гладкую кору. Он зашагал быстрее. Шёл и улыбался в темноте.
Подойдя к тополёвой рощице, Княженцев заметил, что в её глубине нечто темнеет гуще, что-то невысокое, типа груды камней. Вначале он не очень-то обратил внимание на этот холмик; так, глянул и отвернулся. Глянул и отвернулся, но…
Но его точно ткнули шилом сзади. Он аж подскочил, развернулся, кинулся к холму.
Споткнулся, чуть не полетел носом в траву, выронил автомат. Плевать! Он наддал ходу и вмиг оказался у холма.
Ну да! Сердце его счастливо ухнуло.
Он не ошибся – перед ним стоял дольмен.
Как оказался здесь?.. Да чёрт с ним! Какая разница.
Он чуть не заплакал от счастья и умиления. Приложил обе руки к камню. Удивительно – дольмен был тёплый, как живой.
– Я сейчас, – сказал ему Егор. – Подожди немного. Я вернусь!
И побежал обратно, несколько раз оглянувшись, как бы боясь потерять из виду находку. На бегу он ухитрился отыскать в траве автомат и тогда уж припустил во всю прыть, правда, всё же не удержался, обернулся пару раз.
ГЛАВА 18
Он успел вовремя. Его друзья, а с ними и генерал вышли из здания – он увидел их в факельном свете. Генерал тут же что-то властно гаркнул.
