И это вслух. Понравилось еще больше. Он ощутил прилив сил.
В самом деле — что он, всех хуже?.. У него даже оружия нет. Ну, настоящего, во всяком случае. Один нож. Классный, правда.
Дешевый закопошился под плащом, нащупал нож, вынул его.
Это был старинный, наверное, даже музейный стилет с очень узким острым лезвием. Какими путями он попал в руки плюгавого типа?.. — бог весть. Дешевый потянул лезвие из ножен.
Глазенки его, пусть и трахомные, хорошо видели в темноте: было у них такое свойство. Они отлично различали прихотливые узоры рукоятки, завитушки на ножнах, изящную форму лезвия... Блеск!
Он задрожал от странного чувства — смеси злобы, мстительности и восхищения. Он вдруг ощутил себя сильным — чего отродясь не было. Он вскочил. Сжал нож в руке. Лезвие мелко вздрагивало.
— Лох! — рявкнул Слякоть на Тухляка. — Как ходишь?! Жопа вместо башки!
Тухляк сдуру кинул даму крестей, а Слякоть не заметил это. И в итоге несложной комбинации остался без поставленного на кон УНР — универсального ножа разведчика, комплекса с восемнадцатью функциями.
В общем-то, сам виноват. Внимательным надо быть. Но Слякоть, хоть и старался выглядеть бодряком, в душе грел злобу, и она внезапно вырвалась наружу.
Злился он на Жженого. Потому что боялся его. Затем по цепной реакции начал злиться на Тощего — причина та же. Растравлять злобу в себе нравилось ему. Особенно же остро было то, что приходилось сдерживать ее, играть в спокойствие...
И тут вдруг срыв.
Слякоть обозлился сам на себя. Память сразу услужливо подсунула ему: а вот ни Жженый, ни Тощий никогда так не лаются...
Это была правда. Усилием воли Слякоть вернул себя в норму.
— Да че ты! — надулся Тухляк. — Сам куда смотрел? У самого-то что на плечах?!
Сказал и сам испугался. Все знали, что со Слякотью шутки плохи. Тухляк и ноги поджал, сам весь как-то сжался, готовясь...
Но ничего не случилось. Слякоть неожиданно осклабился:
— Да ладно, что там! В самом деле... Давай сдавай. Сыграли еще кон. На сей раз Слякоти повезло.
Выиграл.
— Вот так! — Он швырнул последнюю карту. — Гони добро! — И захохотал, сочтя последние слова удачной шуткой.
— Забирай... — Проигравший Пистон не без сожаления двинул барахло по столу. После чего он адски зевнул, мотнул головой и произнес: — Ну, дальше моя смена. Пойду вздремну.
Он шумно выбрался из-за стола и зашагал к выходу. Квартир в доме — больше трехсот, занимай любую. Но, понятно, разбойники не разбредались, кочуя из квартиры в квартиру в пределах коридора.
Ботва и Мыло уже дрыхли вовсю. Тухляк тоже зевнул, почесал левый бок, затем спину... Тощий молча поднялся и вышел.
— Ну, будь, Тухляк, — встал и Слякоть. — Пойду... Гнилое время — ночь, а?
— Да мне все равно... — Тот ожесточенно скреб спину.
— Ну, бывай, — повторил Слякоть и зашагал к выходу. И тут его окликнули.
Он вздрогнул: не ожидал. Он почему-то думал, что Жженый давно спит. А тот не спал.
— Я здесь, босс. — Слякоть повернулся.
В маленькой комнате было темно. Голос оттуда молвил:
— Этот... он где караулит? На крыше?
— Ну да. — Слякоть малость напрягся. Неужто Жженый догадался о чем- то?..
Но тот, помолчав, произнес:
— Дурак. Чего толку там сейчас торчать? Скажи ему, пусть ниже спустится. Этаж на шестой, седьмой.
— Ясно, босс. Сейчас скажу.
— Вперед!
Слякоть вышел. Презрительное «вперед!» больно задело его. Он вновь закипел.
Нет, так дело не пойдет. Он что, холуй какой-нибудь, вроде Ботвы или того же Дешевого?! Вперед, а?.. Не-ет, этот номер пустой. Поглядим! Посмотрим, кто кого!..
Он жестоко вдохновился этой мыслью. Кто кого! Что это значит? А то и значит, что я их всех.
Он задрожал от злого предвкушения. Я их всех!.. Он представил, как они трясутся перед ним. А он решит, казнить иль помиловать.
И вот сейчас начну с Дешевого. Надо же начинать! Надо. Сейчас. В полет!
Слякоть представил, как Дешевый летит с крыши вниз. Он даже не подумал, что сейчас темно. Картина встала перед взором ярко, как в кино.
Веселая, лихая алчность блеснула в душе. Улыбка исказила рот. Он начал подниматься на девятый этаж.
Дешевый так и не пошел на крышу. Он сладостно питался грезами своими. Он царил — великий и ужасный. Все сгибались перед ним. Он глубоко дышал, дыхание шумно рвалось из ноздрей, изо рта его.
Он вскакивал, ходил по площадке. Рука сжимала рукоять ножа, глаза вращались, зубы скрежетали. Потом столь же внезапно он садился. И опять вскакивал.
Ему стало жарко. Он скинул плащ, затем сапоги, остался в грубых самодельных носках, сшитых из холщовых тряпок. Бетон площадки приятно холодил ноги сквозь ткань.
Сколько так времени прошло — неведомо. Дешевый пылал в мечтах. Стало мерещиться, что он растет! Высится, ширится, наливается силой. Он герой!.. Еще б чуть-чуть, и показалось, что взлетит...
Внизу зазвучали шаги.
Дешевый вздрогнул. Все пропало.
Он увидел себя мелким, щуплым, с гнойными глазенками, в холодной затхлой темноте.
Но он по-прежнему все видел в этой темноте. Как кошка.
И потому увидел, что на промежуточную площадку неторопливо, уверенно ступая, поднимается Слякоть.
Дешевый задрожал. Страх сжал его. Он обмер.
Слякоть поднялся на площадку. Дешевый стоял ни жив ни мертв. Вот сейчас его мучитель повернется и пойдет сюда...
И Слякоть вроде бы повернулся. Но замешкался. Остановился. И шагнул к мусоропроводу. Остановился там. Начал расстегивать штаны.
Он решил справить малую нужду.
