Мать взглянула на нее, хитро улыбнувшись:
– Умная девочка...
Обе знали, что могут выжить, только действуя сплоченно, роли каждой были отработаны, и не требовалось все подробно обсуждать.
Потом мать вздохнула, словно с грустью признавала, как много ее дочь теряет в жизни. Она нежно провела рукой по волосам Дженнсен.
– Все в порядке, дитя мое, – сказала она. – Мы позволим ему переночевать.
– И покормим его. Я сказала ему, что он получит горячий ужин за то, что помог мне. Мать улыбнулась:
– Ну, тогда будет ему и ужин.
Наконец она вытащила нож из ножен. Внимательно осмотрела его со всех сторон, изучая гравировку. Проверила остроту лезвия, затем – балансировку ножа. Покрутила его в тонких пальцах, чтобы иметь полное ощущение от вещи, и снова взвесила в руках, примеряясь к оружию. Наконец она положила нож на раскрытую ладонь, разглядывая украшенную орнаментом букву «Р». Дочь не могла даже представить, какие ужасные мысли и воспоминания проносились у матери в голове, пока та молча рассматривала эмблему, представляющую династию Рала.
– Милостивые духи, – прошептала мать едва слышно.
Дженнсен ничего не сказала. Она все поняла. Это была не красота. Это была уродливая вещь, полная зла.
– Мама, – прошептала Дженнсен, когда, казалось, прошла вечность, а мать по-прежнему рассматривала рукоять ножа. – Уже почти стемнело. Можно я позову Себастьяна и потом отведу его в пещеру?
Мать вернула лезвие в ножны, и с этим движением, казалось, исчезли болезненные видения и воспоминания.
– Да, полагаю, будет лучше, если ты приведешь его. А я приготовлю рыбу и принесу кой-какие травы, которые ослабят лихорадку и помогут ему уснуть. Жди здесь, пока я не выйду, и не своди с него глаз. Мы поедим снаружи. Я не хочу, чтобы он входил в дом.
Дженнсен кивнула. Потом тронула руку матери, словно не хотела отпускать. Надо было сказать еще кое о чем. Как жаль, что придется сделать это. Дженнсен всей душой не хотелось причинять матери боль, но никуда не денешься.
– Мама, – сказала она чуть слышно. – Нам надо уходить отсюда.
Мать изумленно взглянула на дочь.
– Вот что я нашла у д'харианского солдата. – Дженнсен вынула из кармана листок бумаги, расправила и протянула на раскрытой ладони.
Взгляд матери застыл на записке, состоящей всего из двух слов.
– Милостивые духи!..
Это было все, что мать смогла произнести. Потом она обернулась, посмотрела на дом и обвела взглядом горы. Глаза ее внезапно наполнились слезами. Дженнсен знала, что мать относилась к этому их жилью, словно к родному дому.
– Милостивые духи... – опять прошептала мать, не в силах сказать что-нибудь еще.
Дженнсен подумала, что мать не выдержит такого напряжения и от бессилия разрыдается. Сама Дженнсен еле-еле сдерживала слезы. Однако ни та, ни другая не заплакали.
Мать пальцем потерла под глазами и снова взглянула на Дженнсен. И все-таки не выдержала – короткий скрипучий выдох, мгновенное, тут же подавленное рыдание.
– Это ужасно, дитя мое...
Сердце Дженнсен разрывалось от жалости. Все, что недополучила в своей жизни она, мать недополучила вдвойне. И за себя, и за дочь. А кроме того, маме всегда приходилось быть сильной.
– Мы уйдем, как только начнет светать, – сказала мать словно о само собой разумеющемся. – От ночного похода под дождем не будет ничего хорошего. Нам придется искать новое место для укрытия. На этот раз он подобрался слишком близко.
Глаза Дженнсен переполнялись слезами.
– Мне так жаль, мама, – с трудом произнесла она. – Я приношу тебе одни неприятности. – Она не выдержала: горькие слезы хлынули из глаз. – Прости меня! Жаль, что тебе никак от меня не избавиться. – Дженнсен смяла в кулаке записку.
Мать обхватила ее руками, прижала голову рыдающей дочери к своей груди.
– Нет, дитя мое, нет. Никогда не говори так. Ты – мой свет в окошке, моя жизнь. Все беды нам причиняют другие люди. Ты не должна чувствовать себя виноватой из-за того, что они – воплощение зла. В тебе для меня вся радость жизни. Я бы отдала тебе все на свете и в тысячу раз больше, кабы могла. И была бы очень, очень счастлива. Дженнсен сейчас радовалась, что у нее никогда не будет детей. Ведь у нее нет такой силы, как у матери. Однако через минуту-другую она решительно высвободилась из объятий:
– Мама, Себастьян явился издалека. Он сам об этом сказал. Он говорит, что пришел из мест, расположенных за пределами Д'Хары. Есть такие места, другие страны. Он их знает. Разве это не удивительно? Разве не чудесно, что в мире есть место, которое не принадлежит Д'Харе?
– Но ведь эти земли находятся за пограничным барьером, который не пересечь.
– Да?.. А как же он тогда оказался здесь? Он-то смог пройти, иначе бы его здесь не было.
– А что, Себастьян... Он живет в одной из тех стран?
– Он сказал, что пришел с юга.
– С юга? Не представляю, как такое может быть. Ты точно помнишь его слова?
– Да! – Дженнсен уверенно кивнула. – Он сказал про юг. Он упомянул об этом мимоходом. Я сама не уверена, что такое возможно, но вдруг это и в самом деле так? Мама, а может, он станет нашим проводником. Может быть, если мы попросим, он выведет нас из этой кошмарной страны!
Мать была человеком вполне трезвым, но Дженнсен видела, что она начала обдумывать эту дикую идею. Значит, не так уж все несбыточно – коли мама обдумывает подобную возможность. Неужели Дженнсен удалось найти что-то стоящее, что поможет спасти их?..
– Но с какой стати он будет помогать нам? – сказала мать.
– Не знаю. Я даже не знаю, заинтересует ли его наша просьба и что он захочет взамен. Я его не спрашивала. Я не осмелилась об этом говорить, пока не расскажу тебе. Потому отчасти я и привела Себастьяна сюда – чтобы ты сама могла расспросить его. Я так боялась упустить шанс... А вдруг это действительно возможно?
Мать снова оглядела дом. Построенный из бревен, которые они сами ошкурили, состоящий всего из одной комнаты, он был крошечным, но теплым, уютным и сухим. Было страшно даже подумать о том, что в самый разгар зимы предстоит сниматься с места. Но альтернатива оказаться схваченными была гораздо хуже. Даже Дженнсен знала, что произойдет, если их поймают. Перед смертью им предстоят долгие пытки и мучения.
Наконец мать собралась с силами:
– Ты все правильно продумала, дитя мое. Не знаю, будет ли толк, но мы поговорим с Себастьяном. Бесспорно только одно: надо уходить. Нельзя и мечтать остаться здесь до весны, раз они совсем близко. Уходим на рассвете.
– Мама, а если Себастьян не захочет увести нас из Д'Хары?.. Куда мы в таком случае пойдем? Мать улыбнулась:
– Дитя мое, мир велик. Мы с тобой – всего лишь два неприметных человека. И опять просто исчезнем. Я знаю, это нелегко, но ведь мы с тобой вместе. И мы увидим новые места, новые земли... Ступай, веди сюда Себастьяна, а я пойду готовить ужин. Нам надо хорошенько поесть.
Дженнсен торопливо поцеловала мать в щеку и припустилась вниз по тропе. Снова накрапывал притихший было дождь. Среди деревьев было так темно, что девушка едва различала тропу.
Деревья вокруг казались ей д'харианскими солдатами, широкоплечими, могучими, пугающими. Она знала, что теперь, когда она увидела вблизи мертвого солдата, ее будут преследовать кошмары.
Себастьян все еще сидел на уступе, дожидаясь ее. Когда Дженнсен подбежала к нему, он встал.
– Мама сказала, все в порядке. Вы можете спать в пещере со скотиной. Она уже начала готовить рыбу. Она хочет с вами познакомиться.
