лопатку. Наскуб молодой полыни и отобрал одни цветочки – две дюжины крохотных желто-зеленых шариков. Ощипал ближайший черный кедр – я ободрал с него все его недозрелые смолистые шишечки. Тут же, перед костром, я высушил всю эту дребедень, порезал, растолок. И сгрузил в котелок.
– Что это вы готовите? Суп? – поинтересовалась Нин, как бы между делом принюхиваясь.
– Да что-то суставы разнылись, – отмахнулся я.
И зевнул во всю пасть. Пусть думает, что я и впрямь сейчас воткну от – так, типа, спать охота.
Нин довольно потерла ладонями.
Сказать по правде, в моем колдовском супе не хватало двух ингредиентов – брюшка морского ежа и янтарной пыли. Но и тех трех, какие я смог достать, было достаточно для невзыскательного бодрого бешенства. Такой «суп» принимали впередсмотрящие, чтобы не заснуть на своей верхотуре.
Матросы называли ее «акулье пиво» – в ходу была басня, что если вылить за борт бочонок «пива», акулы тут же зачуют и сбегутся, как если бы это были свиные потроха. Типа, это им как людям музыка – только и знай, что бей тварей и копти. В басню я не верил – я слишком много видел акул. По моим наблюдениям, в этой жизни средняя акула интересуется только двумя вещами: едой и жратвой.
Вкус «акульего пива» посрамлял всякую фантазию.
Это был форменный яд.
Я едва не изблевал все вместе с ошметками желудка. Но глаза у Олли были как у престарелого охотничьего пса, которого больше не берут на кабана.
Он глядел на меня с такой безысходностью, что даже рыгать расхотелось.
– Ты правда ей скажешь? – шепотом спросил Олли.
– Я же сказал! Только… – мне было неловко перед самим собой говорить это. – …не мог бы ты одолжить мне на всякий случай свое зеркальце?
– Зачем это?
– Там прыщ выскочил. Хочу посмотреть.
– 13 —
Наконец взошла луна и мы улеглись.
Все было тихо. Олли и Нин словно бы скоропостижно окончились.
Дыхание Олли было ровным – парень, кажется, просто заснул. Дыхание Нин – вроде бы тоже. Свое дыхание я старательно ровнял на манер лечебной дыхательной гимнастики – даже симулировал сонное варнаканье.
Поначалу голова была пустой и звонкой (верный признак действия «пива»). Но потом на ум начали лезть всякие раритетные воспоминания, что навело меня на мысль о том, что я переборщил с собачьим корнем.
Затем вдруг появились воспоминания о том, чего я уже вообще никогда не видел – про девятилетнюю войну на Циноре. Хорошо экипированное, нарядное варанское войско осадило какую-то стратегически важную и фактически никчемную крепостцу. «Молнии» лупят по неряшливой каменной громаде, солдаты голосят, тараны дубасят по воротам…
…дубасят по воротам… тараны дубасят по воротам… по воротам дубасят тараны…
Тут я приоткрыл глаза и увидел, что уже рассвело, как говорят у меня на родине, «до молока».
Что тараны не тараны, а койка Олли стукается о глиняную стену в знакомом ритме, что лицо у парня – ничем не лучше, чем лицо очеловечившегося гуся, в смысле, один нос только и торчит, а череп вроде как ссохся!
Что глаза Олли закрыты, милостивые гиазиры – больше всего на свете он был похож на вырытого грабителями могил покойника!
Нет. Не может покойник принимать участия в таком деле, как соитие с требовательной, физически развитой девушкой.
Считается, по крайней мере, что не может.
Но это меня не успокоило.
На Олли восседала Нин. Она вертела своим жидковатым хвостцом, в который были стянуты ее каштановые волосы и экстатически прогибалась, запрокидывая голову – шлюхи называют это «делать спинку».
Шелковая рубаха госпожи наблюдателя была приспущена до пупка, сверкали натренированные ляжки, а ее внушительная грудинка выдавалась далеко вперед, словно носовая фигура древнего файеланта!
А вот лицо Нин было лицом плотника, невдумчиво строгающего шестидесятую за день доску.
Она строгала Олли, как столешницу.
Я прислушался. Горячие меха легких госпожи наблюдателя работали исправно. А вот дыхания Олли я вообще не расслышал. И тут я действительно испугался – могла же ведь она его застрогать до смерти! Ну перевязала, допустим, ему черен запасным шнурком для волос – и порядок! Хоть он тридцать раз мертв, а на ее плотницкую долю достанет.
Нин остановилась и потерла ладонями друг о друга.
Вот тут мне стало противно и страшно. Я вспомнил про Дидрэка.
Про больших, умственно развитых мух, которым надо много жизненного сока.
В галлюцинациях противнее всего момент, когда ты обнаруживаешь, что они состоят в тесных, чуть ли не родственных отношениях с действительностью!
Моя рука нащупала меч – не такой шикарный, каким похвалялся Олли, но зато прекрасно притертый к руке. Это сразу добавило мне гонору.
Я выпрыгнул на пол и встал в боевую стойку тесного боя.
– Оставьте его в покое, госпожа наблюдатель, – с угрозой сказал я, приближаясь. – Разве вы не знаете, это запрещено Правилами!?
Она вроде как не сразу меня услышала. Она не реагировала почти целую вечность. А за это время меня пробрало конкретной жутью – мне вообще начало казаться, что сейчас я оглянусь и обнаружу себя на той миндально-розовой палубе!
Мои нервы были как водосточные трубы во время ливня – по ним стекало вниз, в землю, причем стекало в бешеном количестве нечто, что в данном случае было заместо воды.
Наконец она повернулась ко мне. Глаза – как два черных карбункула.
Предполагается, что фехтовальщик – существо бесстрашное.
Предполагается, что мы – это чуть ли не правопреемники тех древних героев, во славу которых функционируют все библиотеки Круга Земель.
Предполагается даже, что мы чуть ли не правнуки тех героев – в духовном смысле, типа.
Но сдохнуть мне на месте, если я чувствовал себя Элиеном Звезднорожденным в день судеб Лон- Меара!
Мне кажется, классическое бесстрашие окончилось вместе с древностью.
Нет, хоть я и говорю все это, но я не выронил тогда меч. Я не сполз на пол в шоке, как наверняка поступил бы впечатлительный Олли.
Не исключаю, что здесь снова сработал собачий корень, издревле известный варанским естествоиспытателям как мощный природный затуплятор.
В общем, я продолжал стоять с мечом наголо.
И уже одно это было по-геройски.
– В чем дело, Игрэ? – сказала наконец Нин. Она старательно прочистила горло и знакомые стервозные нотки отлажено зазвенели в ее голосе.
– По-моему, то, что происходит между нами тебя не касается. Что ты пристал с этими Правилами – да они морально устарели сто лет назад! Кому вообще до этого есть дело, кроме тебя! Прозвучало это как-то очень простецки, правдиво. И я почувствовал, что выгляжу крайне нелепо. Я ощущал себя уже почти героем, а тут…
– Может, ты просто ревнуешь Олли?
Я покраснел, как рак. В каком-то смысле, не так уж она была далека от истины. Она знала, куда лупить.
