Мы с Олли шаркали следом. Вдруг Олли как бы невзначай немного замедлился. Остановился и я.
– Послушай, Игрэ, я должен тебе что-то сказать, – прошептал он.
– Ну?
– Игрэ, как ты думаешь, может такое быть, что я с ней трахался больше суток?
– А ты как думаешь?
От волнения Олли до крови прокусил нижнюю губу. Не иначе как тоже луну увидел и дал волю своим мозгам молодого тюленя.
– Думаю, может. Только я же все это время проспал.
– Игрэ, мне, честно говоря… мне страшно, – Игрэ прямо-таки трусило.
Вот уж я не ожидал так не ожидал!
Вот это было заявление!
Этому непробиваемому самовлюбленному барчуку было «страшно»!
У него даже жилка на шее подрагивала. Не хватало только описаться! А уж лицо было просто как аллегория смертной тоски. Я почувствовал, что просто уполномочен судьбой его утешить.
Я приобнял его за плечи и напустил на себя тупорылости. То есть того, что иногда называют «здравомыслием».
Писатели любят наделять «здравомыслием» сметливых крестьян, храбрых китобоев… Вот я, типа, и буду здесь сметливым крестьянином при милостивом гиазре Нолаке окс Вергрине.
– Ну чего ты? Ну сутки, ну и что? Бывает! Я ведь работал в борделе, я и не такое видел. Я помню одного письмоводителя Дома Недр и Угодий, так он четыре дня из постели не вылазил, даже мочился туда, в дупло…
– Но я больше не хочу! А она – хочет!
– Скажи ей, что любишь другую!
– Ну ты сказал! Другую! Может, это и правда, но ведь моя зайка сейчас Шилол знает где!
– Тогда скажи, что любишь меня. Я-то здесь! – это я, конечно, пошутил. Мне хотелось чтобы он разозлился как следует и перестал доводить меня своими психами. Нашел тоже жилетку. Можно подумать, я чувствовал себя алмазным стержнем реальности.
– Люблю тебя? Да вали ты знаешь куда… – как-то равнодушно промямлил Олли. Ему, видать, было даже не до гомофобии.
– О чем секретничают мои мальчишки?
Мы оба синхронно вздрогнули – причем вздрогнули внутренностями, а не мышцами, как обычно. Проскрипев замороженными ужасом шеями, мы обернулись в сторону «мальчишек».
Это был голос Нин исс Ланай, только какой-то сталистый, низкий, виолончельный.
Ну курва ушастая! Только каким образом эта курва оказалась сзади? Когда минуту назад я вроде бы видел ее фигурку на берегу? Она даже как-то выше стала – подросла? И глаза, и без того чуть выпученные, стали как-то оккультно «присвечивать»…
В тот вечер я впервые всерьез раскаялся, что сунулся на эти соревнования.
Очень мне было жутко, все «здравомыслие» из меня вытекло. «Отошло», как воды у роженицы. Я опустел и приготовился сразу ко всему плохому.
А у Олли просто от страха подкосились ноги – он провис на моем плече обморочной барышней.
– 7 —
– С такими нервами вам нечего мечтать не только о службе в Своде Равновесия, но даже и об армии! – разорялась Нин, деловито раскачивая качели. Куртка под мышками у нее серьезно потемнела от пота.
– А ведь, между прочим, самому обычному офицеру, самому скромному эрм-саванну приходится бывать в настоящих магических переделках, которые, кстати, правильнее называть «ситуациями неустойчивости». Уложения Свода не возбраняют офицеру иметь страх. Но он должен контролировать его…
Такое вот поучительное ля-ля. Поскрипывали канаты.
Я сидел на скамье гребцов у противоположного Нин края качелей. Рядом со мной, привалив свой френологический шедевр рода Вергринов к моему беспородному плечу, дуплил обомлевший Олли. Он по- прежнему был в несознанке.
Нин раскачивала качели сама. Как у нее это получалось – не знаю. Здоровенная все-таки корова была эта Нин.
Я и при всем желании не мог бы ей помочь – ноги меня не держали. Тем более – никакого желания помогать не было.
Мне было трудно фокусировать взгляд на предметах, не то, что выкладываться.
– Я – ваш наблюдатель. Прошу учитывать, что я имею право испытывать ваше психологическое состояние. Именно мое решение имеет наибольший вес при определении вашей готовности к третьему туру соревнований…
Она так убедительно моноложила, что я уже начинал ей верить.
Наверное, мне просто нравилось делать вид, что я этой ведьме верю, нравилось обманывать самого себя.
Люб и дорог был мне сам гул этих бюрократических словес – «готовность к соревнованиям», «испытывать состояние», «ситуации неустойчивости», «Уложения Свода». Что-то в них было надежное, такое супер-тупое, заземляющее. Страх стукался в них, как молния в громоотвод.
Это были полезные слова.
Но мне они не помогли.
Поскольку через минуту в моем мозгу что-то щелкнуло. Как будто упитанный когтистый нетопырь, оттянув одним когтем другой, издал звук, похожий на тот, что бывает, когда казнят о полированный прикроватный столик застигнутую в волосах гниду. Этот звук отразился от черепных сводов и мое сознание вроде как «прояснилось» (далее станет понятно, что кавычки очень даже кстати).
Я встал.
– Давайте я подсоблю – а то расселся тут как в гостях! – предложил я, взобрался на скамейку и думал было помочь нашим качелям.
– Уже не надо, дорогуша! Мы уже на месте! – Нин указала за борт.
Хуммер меня пожри, но мы больше не качались на наших качелях. Мы плыли по морю. Причем, находились в каком-то диком удалении – берега даже видно не было, даже маяки не мерцали.
Как ни странно, все это меня не испугало и даже не удивило.
– Нам нужно вон на тот корабль! – сказала Нин и пояснила для тупых:
– Таково третье – секретное – задание второго тура! Испытание выдержки и скоординированности пары в ситуации неустойчивости.
– Ага, – кивнул я. Типа все ясно.
Я глянул на Олли. Он сидел на своей лавочке и с сосредоточенностью дебила пялился туда, куда указывала Нин. Вот так дела! Когда же это он успел оклематься?
– Я уже вижу охранительный кристалл, моя госпожа!
– Молодец, Олли, умница! – промурлыкала Нин и вновь споро потерла ладонями друг о дружку.
Попытки вглядеться были неплодотворны. В слепой темноте безлунной ночи мои глаза желали видеть только другую, разве что поплотнее – слепую темноту.
Ни корабля, ни тем паче охренительно-охранительного кристалла на мачте я различить не мог. Поэтому когда спустя какую-то минуту мы занырнули в жидкий тюль низкого тумана и вынырнули у самого борта гигантской, совершенно невъебенной морской посудины, я чуть не свалился со своей лавки.
– О Шилол! О Шилол Изменчиворукий! – сказал я.
– Немедленно прекратите взывать к сущностям, о которых вы не имеете никакого представления! – как бы полушутя возмутилась Нин. («Полушутя» – это мне тогда показалось, теперь, пожалуй, я сказал бы, что в ее интонации было куда больше испуга, чем иронии.)
– Как скажите, госпожа наблюдатель…
Мне было не до препирательств с этой казеннокоштной сучарой. Я рассматривал корабль.
Конечно, таких кораблей не бывает в природе.
