Ушастый лейтенантик медицинской службы, отвернувшись к стене, возился с аппаратом-диагностом. Или делал вид, что возится, и даже не поглядел в ее сторону, невразумительно велев раздеваться. На уши Натали обратила особое внимание, потому что они пылали. Видимо, получил свою порцию шуток от коллег.
Перегородки из прозрачного пластика заботливо закрашены сверху донизу, а камеры слежения стыдливо отвернуты к стенам. Прохладнее, чем всюду, не больше двадцати по Цельсию, неожиданно светло и просторно: и зеленоватые лампы дневного света, и кондиционеры работали в полном режиме. Свет этот истово ненавидим всеми женщинами: он грубыми тенями выделяет малейшие неровности кожи, а кровеносные сосуды словно прорисовывает синим поверх. Хорошо, впрочем, уже то, что «пыточного» кресла тут нет.
Пришлось подождать, опершись позади себя руками о пластиковый стол и покрываясь мурашками.
Повернувшись к Натали лицом, техник, оставшийся безымянным, все так же прятал взгляд, а касаться ее предпочитал исключительно сканером. Молча навесил на нее гроздья датчиков, так же молча собрал и ретировался к диагносту, который выдал на экран всю схему внутреннего устройства и функционирования пилота Пульман.
От подобного пренебрежения пилот Пульман слегка раздражилась. Здесь, в конце всего, терять ей нечего, стало быть, нечего и бояться.
— Поинтересоваться своим здоровьем можно? — спросила она. — Или это не мое дело?
— Я передам необходимые данные вашему командиру... — ответил «кролик», но, видимо, увидел в своем стекле, какую гримасу она скроила. — Ладно. Зеленые строчки — норма, красные — отклонения.
Красных на взгляд Натали было многовато. Программа диагноста, как объяснил техник, рассчитана на мужчину. То есть недостаток тестостерона, скажем, можно игнорировать со спокойной душой. Как и большинство других «красных» показателей. А вот, скажем, недостаток железа, непосредственно ведущий к анемии...
К горлу подступил истерический смех. Восполнять прямо сейчас недостаток железа было примерно так же необходимо, как бросать курить накануне казни. Будем жить — будет и железо, и кальций, и прочие элементы, хоть бы и редкоземельные. Не будем... нечего тогда и заморачиваться на ерунду. Насос в груди всхлипнул и дал перебой, и звук, застрявший там, вырвался наружу смешком.
Выйдя в коридор, Натали обнаружила, что Шельмы ушли. Гросс тоже — у комэска было слишком много дел, чтобы конвоировать дамочек лично. Ее дожидался Вале, ведомый Йодля из первой пары Серого звена. Парень, друживший с котом. Более или менее способный к нормальному общению, как она заметила, когда лица начали выделяться из толпы.
— Я сперва тоже думал, что Гросс — чудовище, — сказал он, пока они добирались до жилых отсеков палубы Н.
Над этими словами Натали размышляла всю дорогу. Ей начинало казаться, что жизнь на авианосце из этого и состоит: из непрерывных переходов по тусклым блестящим кишкам, где чтобы разойтись с встречным, приходится разворачиваться боком, каждый раз ожидая от него глупой выходки вроде подвернувшейся ноги: «Ох, леди, простите...» И морда наглая.
Гросс валялся на койке, держа считыватель на животе. Видимо, получил уже на него данные обследования, потому что взгляд его задержался на вошедшей Натали.
— На два слова, Пульман, — сказал он, когда она совсем уже собралась юркнуть в свою выгородку.
Натали подошла, комэск спустил с койки ноги, и ей пришлось подождать, пока он отыщет ботинки.
— Выйдем, пожалуй.
Устроились в кают-компании, в углу: никто в это время не ел, и пространство создавало иллюзию уединения.
— Я вот о чем хотел потолковать, — Гросс зыркнул по сторонам, убеждаясь, что никто поблизости не греет уши. — Эта, твоя... подруга... гуляет, в общем, налево и направо. Делает она это в рамках, которые я установил, формальных претензий я ей предъявить не могу. Не мое, в общем, дело, и связываться я с ней не хочу. Чую, — усмехнулся мрачно, — не отмоешься потом. Ну и другие в том же роде. И сам спрашивал, и слухи ходят.
— А я-то что?
— Да речь-то о тебе. Эти, — он махнул рукой, — кошки. Устраиваются, как могут. Приводят среду в привычное состояние. А ты как в воздухе подвисла. Я вот что: можешь быть моей. Тогда, если что, любой разговор будет со мной, не с тобой. Я женат, но... завтра у нас либо есть, либо нет.
Натали уставилась на собственные руки. Мужчины, видимо, в глубине души полагают, будто женщины изначально знают истинные ответы на вопросы, что мучают их. Спрашивают — и ждут, что ты не сходя с места все решишь. За себя и за него.
Каков смысл верности теперь? Каков он был прежде, когда о ней никто даже не просил? Роман... не завершен. Мужчина ушел, подчиняясь обстоятельствам непреодолимой силы. Не потому, что колодец вычерпан досуха, души иссякли, и им больше нечего друг другу дать. Что с того, что обстоятельства стали непреодолимыми... совсем? Что за долг, который исполнять ей одной, встречая лишь непонимание? Что она должна за душу, в час жажды напоенную любовью?
— Я здесь не по своей воле, — сказала Натали. — Мне сказали, что берут сюда пилотом. Пилотом и буду. Хорошим или плохим — как получится. Но это все, что я готова дать. Ты меня понял, комэск?
Проклятье, как они могут выносить этот трезвон? В мире не осталось ничего, кроме одуряющего, вибрирующего на грани ультразвука тона, способного поднять не только спящего, но, кажется, и мертвого из гроба. Все, что угодно, лишь бы это прекратилось, и одна надежда — в потоке таких же, как ты, беснующемся и бьющемся в тесном русле трубчатого коридора, как можно скорее достигнуть ангара и спрятаться под непроницаемым колпаком кабины. Уф! Теперь ее достанут только на волне эскадрильи.
Вот ты какая, боевая тревога!
Защелкнуть шлем скафандра, пробежаться взглядом по приборной доске: это, это, потом вот это. Механически откликнуться: «Серый-четыре готов», в ту же секунду вылететь в пронизанную вспышками черноту и... что не так? Ах да, предупреждали же: сперва сбрасываешь ручку в нейтраль, и только потом
