– Не будь я уверена, что ты ничего не делаешь просто так, ей-богу, поверила бы! Но зная тебя… С чем пожаловал?
Вопрос задел за живое. Заработался! Красивая женщина даже мысли не допускала, что его может интересовать она сама. Пусть и гетера. Иван тряхнул головой:
– А на тебя поглядеть!
– Складно врешь, аж за душу берешь, – усмехнулась девушка. – Никак и Соньку позабыл?
– Э-э-э… Соньку?
– Полно дурачком прикидываться. Весь храм знает, что ты хитрее, чем выглядишь. Ипполите до сих пор икается, стоит кому-нибудь вспомнить ту историю. Говори, за чем явился, иначе уйду. Дел невпроворот.
– Ну, раз такое дело… – Иван прикусил губу и ухмыльнулся. – Мне бы друга повидать. У вас он сейчас. Ты должна знать.
– Друг?
– Ну да! Октит Гай Урсус.
– Тот, что на медведя похож?
– Точно, он! Лучший друг!
– …И который бредит в забытьи: Иван, паскуда, все едино стану первым! Заломаю!
– Э-э-э… он очень импульсивный. Но хороший.
Аглая смерила Ивана лукавым взглядом и бросила:
– Нет, не потянет. Не станет он первым. Сам сломается.
– Мне бы повидать дуралея. Обрадуется, быстрей на поправку пойдет.
– А если драться полезет? Ломать?
– Да нет, не должен. Как-никак, друг.
– И рада бы помочь, но полиция не пустит.
– Полиция?
– Два человека не отходят от дверей палаты с самого утра.
Иван нахмурился, вздохнул и отвернулся, но через мгновение снова ожил.
– Где его палата?
– Первый этаж, прямо по коридору, потом налево, номер семь.
– Куда выходят окна?
– Во внутренний двор… Постой, ты же не собираешься…
– Да нет, собираюсь. Именно собираюсь.
Аглая, поджала губы, и Иван понял, что выигрывает. Оставалось дожать. Самую малость.
– Ты мне поможешь? Только открой окно, остальное я сам! Аглаюшка, миленькая, это очень важно!
– Сама виновата, – пробормотала девушка, направила на Ивана пальчик и заявила: – В следующий раз применю
Ну вот, рассердилась. С чего бы это?
Иван и Аглая встали со скамьи и разошлись. Обломок – к высокой квадратной арке в восточной стене, Цапля – к входу в госпиталь. Всего через несколько минут одно из окон первого этажа распахнулось, и Аглая сделала приглашающий кивок.
Словно большой островной кот, имяхранитель внес себя внутрь, мягко опустился на ноги и огляделся. Небольшая, но чистая и светлая палата служила временным пристанищем для единственного пациента, зато какого! Обычной госпитальной койке не хватало длины и ширины. Пациент покоился на ней колоссально большой, замотанный бинтами с ног до головы, словно мумия. Аглая приложила к губам палец и многозначительно покосилась на дверь. Иван понимающе кивнул.
Девушка тихонько удалилась, а обломок подошел ближе к «мумии». Урсус лежал неподвижно, закрыв глаза, и лишь мерное дыхание говорило о том, что он жив. Бочкообразная грудь вздымалась и опадала. Который раз за день Иван нахмурился. Кто мог ополчиться на имяхранителей и почему? В том, что второй несчастный случай кряду вовсе не случайность, обломок был почему-то уверен.
– Жив, старина? – прошептал Иван, нависнув над больным. – Ну, давай, очнись. – Имяхранитель поводил ладонью перед глазами Октита. – Разговор есть. Так и будешь разлеживаться, точно девка на брачном ложе?
Веки Урсуса дрогнули.
– Не-ет, ты никогда не будешь первым, – отчеканил обломок ему на ухо. – Ни-ког-да. Всегда будешь смотреть Ивану в спину да пыль за ним глотать! Слабак!
Октит шумно вздохнул и медленно приоткрыл глаза. Не сразу узнал Ивана, но когда узнал – полез ломать, как и обещал Аглае. И не будь Урсус в нынешнем беспомощном состоянии – драке непременно быть. Теперь же он смог лишь искривить гневно рот да заскрести пальцами по одеялу.
– А ты никак разговорился! – прошептал обломок, глядя на побелевшие губы Урсуса, что еле видно шевелились. – Понять бы только, что поешь…
Иван наклонился к самому лицу Октита и поймал несколько последних слов:
– … заломаю ублюдка! Сволочь!
– Веселого мало, – сказал оторопевший Иван. Не о том должен думать человек в шаге от вечной жизни, не о том. – Почему именно меня?
– …подлец, подлец! Из-за спины… – исступленно бормотал Урсус и собирал одеяло в складки.
– Не горячись, дружище, не нужно, – обломок вынул одеяло из пальцев Октита и аккуратно расправил. – Ей-богу, не будь я уверен в самом себе – подумал бы, что и впрямь напал на тебя!
– Ты! – Глаза Урсуса налило запредельным бешенством. – Ты, подлец! Я видел.
– Все меньше понимаю этот мир. – Иван выпрямился и в задумчивости покачал головой. – Нет, совершенно его не понимаю. Я спал этим утром, понимаешь, спал! Минувшая ночь для нас обоих была горячей, но я не нападал на тебя! Какой мне прок?
– Боишься меня, – прошептал Октит, и подобие улыбки оживило иссохшие и бледные губы. – Скоро я стану имяхранителем номер один. Я!
– Мне нужно совсем выжить из ума, чтобы начать бояться тебя. – Иван покачал головой. – Вот когда оставлю этот суетный мир или мне надоест охранять чужие Имена – тогда, может быть, ты и станешь лучшим. Да и то не уверен.
Обломок поймал себя на том, что едва не сорвался на крик, и тотчас прикрыл рот ладонью. Прислушался. За дверью было тихо, полицейские ничего не заподозрили. Краем глаза Иван заметил, что Урсус тянется к тревожному колокольчику у изголовья. Будь Октит поживее, а Иван побеспечнее, сюда немедленно сбежался бы весь госпиталь, но сейчас руки плохо слушались раненного имяхранителя. Обломок аккуратно убрал шнур за изголовье, прошептал на прощанье: «Идиотом был, идиотом и помрешь, Урсус. Уж я не оставил бы тебя в живых!» – и был таков. Только листья полынного страстоцветника на окне закачались.
Первый этаж здания на улице Горшечников занимала