Молодой капитан — леди с «Винчестера» одобрили бы блондина в черном сюртуке, да сквозь щель рубки немного разглядишь, даже в бинокль — одну руку заложил за пояс, другую вскинул в жесте нарочитого удивления.
— А вы, Дмитрий Иванович, разве по-английски разучились уже?
— Так у меня язык-то того-с. Портовый. Капитанам трампов — куда как сойдет, а тут… Боюсь, обходительности не хватит.
Алексеев ощутил мгновенное колебание. Выбор… Нет. Решил себя приспосабливать, а не переделывать, — стоит приспособить и остальных. Таких, какие они есть. Опять же, никак нельзя выказать недоверие офицерам из унтеров. После боя за остров Морриса на корабле установилось взаимное уважение без счетов, кто благородие — но с нижних палуб, а кто сверху, но лямку от рядовых тянет… А еще заслать к просвещенным именно этого мокрого прапора — хочется, хоть лопни! Просто ради того, чтоб они послушали смесь каролинской тянучки с солидным поморским оканьем…
— Трамп, пассажирский — какая разница? Или вам сегодня нездоровится? Тогда, конечно, ступайте к доктору. А партию и Гришин сводит.
То есть — еще один бывший унтер с солдатским Георгием. Расклад обозначен, и следует ожидаемое:
— Никак нет, я здоров. Теперь же веду партию…
И вот шлюпка уходит… Стоит взяться за трубу — поглядеть на лица англичан. Вот партия поднялась на борт. Встречают… Партия разделилась: часть лезет внутрь корабля, начальник отправился проверять судовые бумаги. Жаль, стены капитанской каюты никакая линза не возьмет!
Но вот — матросы поднялись снизу. Появился и мокрый прапор, за ним капитан-британец — ох и злой! Говорит зло. Десант берет ружья на изготовку. Что-то не заладилось? Ладно, мы своих не бросаем, если что, разберемся на борту. А пока — грубить, так грубить — под носом непослушного корабля чертит полоску фонтанчиков «кофемолка».
Между тем мокрому прапору приходилось несладко. Нужно было решать… причем поперек начальства. Вот она, запись в судовом журнале:
«Отпущен под выкуп в пятьдесят тысяч фунтов стерлингов, подлежащих выплате после войны, о чем составлен надлежащий протокол…» А вот и сам протокол. Капитан подсовывает бумаженцию так, чтобы в глаза бросалась подпись капитана первого ранга Бутакова. И ведь не знает, зараза, что на «Невском» сжимает и разжимает кулаки всего лишь мичман.
Но, помимо этой записи, есть и иная — в грузовой декларации. Которая гласит, что основной частью груза парохода «Сити оф Балтимор» являются предметы снабжения гарнизонов британской Вест-Индии. Продовольствие, амуниция, обмундирование, всякая всячина, потребная в гарнизонном быту. И, в дополнение к военному грузу, — больше ста пассажиров. Их, как и команду, по морскому закону нужно или брать себе на борт, или отпускать вместе с кораблем. Почему командир «Осляби» предпочел вариант с выкупом, обычно применяемый к судам, пусть и неприятельским, но несущим только пассажиров или нейтральный, ничем не вредный воюющей стороне груз, — ясно. Почему военный груз поместили на грузопассажирский корабль, на котором немало женщин и детей, — нет.
Мокрый прапор вздохнул. Раз решение принимать ему, так все будет строго по уставу. Ну или по трактату — какая, собственно, разница? А капитаны пусть потом сами разбираются — кто больше прав.
— Дрянь у вас машина, — сообщил англичанину Дмитрий Иванович. — На приз не годитесь. Потому — сажайте пассажиров и экипаж в шлюпки, свозите на борт… крейсера. Ясно?
Даже на чужом языке не вышло назвать корабль фрегатом. Фрегат — это паруса, наполненные ветром или свисающие, и пушки в две палубы, и линьки с плетками, не без них. Теперешний «Невский» — дым, стелющийся по крыше каземата, бурун, чуть-чуть не захлестывающий низкий нос на экономическом ходу, и плещущий чуть не до каземата — на полном. Ну и, после царского-то указа, — человеческое обхождение с матросом. Порка — только по суду, мордобой отменен… Ну, кое-кто решил, что под это дело можно и загулять. А что молодой командир грозится судом — так молодой, добрый! По мордам никого ни разу не обидел! Не Степан Степаныч Лесовский, царствие ему небесное, тот был суров…
И ведь почти дал слабину Евгений Иванович. Но — почти. Подергал пальцами, покатал желваки. И озвученный трибуналом приговор — утвердил. Алексеев в деда пошел; Николай Незабвенный, по декабрьским событиям, правление с виселицы начал. А внуку, значит, пришлось с расстрельной команды. Одна душа, только и виновная, что перепила сверх меры и на корабль вернулась не к вечеру, а с утра, на небо отправилась.[4] Как говорят союзники-конфедераты, дерево свободы следует поливать кровью тиранов и патриотов. Стоит добавить — и дураков, которые считают, что вежливое обращение означает конец дисциплины.
Так что — всяк делай, что должно. А повиниться за цыганский табор на палубе можно и тогда, когда однотрубный пароход с белоснежной надстройкой получит несколько залпов болванками и нехотя зароется в воду. И даже не в рубке — в капитанской каюте. С глазу на глаз.
Извиняться, оказывается, не за что — Евгений Иванович доволен. Даже не щурится. Наоборот, раскрылся весь, сияет. На столе — ворох трофейных газет. Поднялся навстречу:
— Штатских разместили? Ну и отлично!
Когда услышал осторожные намеки про Бутакова-второго, мол, не вышло б ссоры, ну махать обеими руками:
— Иван Иванович по-другому поступил? А что такого? У нас корабли разные, и решения тоже. Он может крейсировать месяцами — паруса же! Потому ему лишние рты — сокращение рейда, дурная забота. Он прав! А мы идем бункероваться, и как раз в нейтральный порт. Ну, три дня потерпим тесноту. Главное, чтобы мятеж не подняли, ничего не отвинтили…
А вот это забота старшего помощника! Который заодно вынужден беспокоиться и о том, чтобы новости из взятых на призе газет не просто дошли до команды, но сделали это правильным образом.
Адаму Филипповичу Мецишевскому, и верно, начинает казаться, что на борту нужен отдельный помощник по политической части. Чтобы разъяснял происходящее. Иначе моряки поймут все сами, и не обязательно так, как требует государственный интерес.
Хорошо хоть корабельный священник помогает. Вот кто-то пожалел «баб с детишками».
— А британцы в Крымскую, на севере, кого жалели? Деревни жгли, монастыри из пушек расстреливали. Вовсе не волновались тем, что русских баб с детишками на мороз гонят, в лапы зверей лютых, волков да росомах. Так что мы еще добрые… Вот взяли бы око за око!
— А как насчет левой щеки, батюшка?
Такой вот экипаж. Между боевой учебой нашлось время и для обычной: «Аз, буки, веди»… Так что Евангелие читали все. Тем более, корабельная библиотека погибла, и на «Невском» остались лишь книги церковные и медицинские.
— А так и есть: подставить левую щеку — значит, сохранить веру в человеков. Но при том нигде не сказано, что тех же человеков не надо наставить на путь истинный понятным для них способом. То есть сначала семижды семью дюймами, а там можно и другую щеку. Добрым словом и главным калибром оно как-то доходчивей получается, чем просто добрым словом…
А потом были газеты, вывешенные для ознакомления нижних чинов — прежде всего с карикатурами. Англичане и французы постарались, после них никакой пропаганды не нужно.
Вот тощий, лохматый медведь с надписью «Russia» вдоль шкуры, за спиной, словно ружье у охотника, «глаголь» виселицы, в лапах — поводки. Со сворки рвутся собачонки: Румыния, Сербия, Черногория, Словакия, Чехия. Турецкий павлин и венгерский олень изображены с куда большей симпатией…
Вот казаки — куда лохматей и зверообразней того мишки — раскуривают гнутые турецкие трубки среди гор трупов. «В Буде — мир и порядок». Приблудная собачонка лижет из лужи кровь.
Вот — уже против собственного флота. Снова медведь — с выражением детского любопытства на морде топит лапой игрушечные кораблики под звездно-полосатыми флагами. Мальчик в матроске, подозрительно напоминающий Линкольна, ревет. А на борту настоящего, большого британского корабля настоящие, взрослые джентльмены мило беседуют:
— А что, сэр, у русских есть флот?
— Можно сказать, что есть — до тех пор, пока в Америке нет британского…
