переглядываются главные калибры.
А потому — орудия на «Невском» заряжены тройными зарядами и лучшими бомбами с ударной трубкой. За толстым деревом боевой рубки выхаживает командир корабля. Руки сложены за спиной, но пальцы выбивают дробь: нервничает мичман Алексеев. То ли атаки ждет, подлой и противозаконной. То ли беспокоится о том, как обстоят дела на берегу, где отдувается старший помощник.
Штабс-капитан Мецишевский откинул деревянную крышку. Глаза смазал маслянистый блеск слитков. Вот она — разница в стоимости между привезенным и отправленным. С Конфедерацией торгуют за золото? Теперь часть его вернется в Чарлстон. Часть уйдет в оплату за хлопок. Остальное — в оплату работ по «Невскому». А кое-что останется и в корабельной казне… Даже жаль, что этот рейс — первый и последний. «Невский» наконец привезет в Чарлстон достаточно сырья и денег, чтобы получить броню.
— Было приятно иметь с вами дело, сеньор. Жаль, что командир не смог сойти на берег. Но — я понимаю. И по той же причине не наношу визит сам…
Покупатель хлопка безулыбчиво доброжелателен. Разница в цене между Чарлстоном и Гаваной — пятикратная. Но между Гаваной и Лондоном — ничуть не меньше. Тем и сладко положение невоюющей страны в залитом огнем и кровью мире.
— Если бы вы возобновили прорывы, скажем, через полгода, — продолжает испанец, — я мог бы обеспечить любой ваш аппетит в железной и медной руде. Здесь богатые залежи, просто в шаге от Гаваны! Если будет спрос, можно начать разработку…
Адам Филиппович развел руками.
— Спрос будет. Не мы, так другие корабли… Половина трюма всякого блокадопрорывателя остается за правительством, так что «Essence of cogniac» туда не загрузят… А чем именно мы будем заниматься через полгода — не угадаешь. Война.
Испанец вежливо кивает. Все! Раскланялись. Теперь доставить бы без происшествий. Ночная Гавана — привычно. Куча янки на берегу — досадно. Но вот тяжелая карета, в которой прячется ящик с золотом, — дело другое. Тут от тени будешь шарахаться! А уж если со стороны порта гремят выстрелы…
— Наши, Адам Филиппович!
И беги не беги — успеешь только к шапочному разбору. А потому — встать. Занять оборону. И ждать, чем кончится битва в порту. В конце концов, золота в карете — на новый крейсер.
Капитан «Вандербильта» не мог устоять перед искушением. Ведь что такое «Александр Невский»? Это один процент от годового ввоза-вывоза Конфедерации в неделю, за которую он способен обернуться между Чарлстоном и Гаваной. В году же, заметим, пятьдесят две недели… Перехватить? Тут два варианта. Или русский удерет, или развернется. И если первый случай обещает умеренную трепку администрации Линкольна в газетах и насмешки над блокадными эскадрами, то второй обернется либо купанием в бархатных водах зимних Кариб, либо скандалом.
Прищурь глаза — увидишь заголовки: «Русский крейсер гонится за американским!», «Кто кого блокировал?» И подмога ранее трех суток не явится. Зато консул предложил план. Жаль, что с тараном в корму не вышло, идея хорошая. Удача, провал ли, всегда можно сказать, что удар — случайность, что на «Вандербильте» вышло из строя управление…
Но нет, значит, нет. Придется ждать ночи — и играть грязно. Для начала тихо прогреть машины, отдать швартовы. Двинуться мимо бразильского корабля, медленно, осторожно, на цыпочках. А потом… Если у русского, и верно, в трюмах медь и железо — это скандал, и открытие огня в нейтральном порту вполне сойдет с рук.
Когда ночь разорвали первые выстрелы, Алексеев понял — не зря конфедераты ставят на броненосцы мощное носовое вооружение. Вот и на бывший паровой фрегат поставили… Из двенадцати пушек три могут бить по носу, столько же по корме. И если ради этого две центральные пришлось приподнимать и мучиться, пытаясь во время пристрелки отделить их попадания от прочих, да выслушивать от Гришина постоянное «лучше бы оставили, как раньше». Зато теперь, когда толстый корпус дрожит, как лист кальки на весу, — великолепная троица отвечает в упор, не целясь. С вечера они с артиллеристом пошушукались и решились. В каждой пушке — тройной заряд. И разрывной снаряд увеличенного веса. Тот самый, о котором капитан Уэрта говорил:
— Только однократно. Только в упор. Лучше — по броненосцу, который иначе не пробить. Можно — если вас таранят, чтоб до машин достать. И если пушку разорвет — не удивляйтесь.
Зато эффект! Залп — и три снаряда устремляются к противнику. Мимо? Не на такой дистанции. Вот их рыла врезаются в нос вражеского парохода, рвут тонкое железо… Они рассчитаны на схватку с округлой броней мониторных башен, у них тупые головки из вязкого железа — для того, чтобы снаряд, встретив броню под углом, довернул и пробил ее под прямым углом. Горацио Уэрта называет это нормализацией. Хорошо, янки пока до такого не додумались, и рациональный наклон служит конфедеративным броненосцам верой и правдой.[5] Сейчас все эти изыски ушли с пороховым дымом. Не понадобились. Было бы время полета снаряда побольше, можно было бы ногти грызть, пытаясь угадать: сработает ли хоть одна ударная трубка? И если да — то где?
А так — долгая секунда. Вспухшая от удара изнутри палуба американца. Медленно падает бизань- мачта, из портов и люков валит дым… «Вандербильт» пока держится на плаву, еще снуют люди у больших стофунтовых пушек Пэррота. Одно попадание по ватерлинии — и «Невский» застрял в Гаване, а там и интернирован. Американцы умеют сражаться до последнего снаряда… не лучше русских. Злой дым заслоняет смотровую щель, глаза слезятся — но довольный клекот «кофемолок Уэрты» оставляет надежду, что наводчики видят хоть что-то. Вот одна поперхнулась патроном, замолкла, но вторая продолжает опустошать короба. Хорошо, что поставил две: оружие хорошее, но не слишком надежное. Впрочем, картечнице нужно купить всего две минуты. Носовые пушки лихорадочно глотают картузы с тщательно подобранным зарядом — снизу самый крупный порох, потом чуть помельче… Если перемешать, орудие разорвет. Его и так может разорвать!
Залп. Корабль тяжело сотрясается. В переговорных трубах торопливое, Гришина:
— Второе орудие, трещина. Продолжаю огонь уменьшенным зарядом…
Одновременно — голос старшего механика:
— По носу — фильтрация воды.
Тут нужно успеть проорать:
— Отставить! Второе орудие дробь. Погонной батарее — малые заряды, простые бомбы! — в первую, и во вторую, с надеждой:
— Слезы?!
— Струи! Аварийная команда вышла.
Последняя картечница замолчала. Значит, теперь враг ответит… Алексеев вновь поднял взгляд к щели — там, размытый едким дымом, освещенный пламенем пожаров, упал вниз усеянный звездами синий флаг. Сбит? Нет, на его место ползет белый. Кончено! Алексеев кривится. Мощь полного выстрела семидюймовок Уэрты видел целый город. Сорвалась хорошая проделка. Впрочем, когда он оборачивается к стоящим в рубке офицерам, лицо безмятежно:
— Повреждения? Потери?
Слушает доклады, отдающие тяжелой работой. Но пожар тушат, поступление воды не превышает мощности помп, тяга доведена до полной… Потом левая рука сама стягивает фуражку, правая поднимается ко лбу и кладет медленный крест. Двое — осколками пушки, четверо — щепой, один в машине обварен насмерть из сорванной трубки… Снова будет печальная служба — в море. Груз принят, пора прорываться домой. Везти руду для будущей брони и медь для снарядов. А что на помпах — это нормально, трампы так, бывает, месяцами ходят. Пока помпы в состоянии откачать воды больше, чем ее поступает, — чего бояться? Впереди гостеприимные верфи Чарлстона, в котором заканчивают обдирать разломанный остов «Нью- Айронсайдз». Вместе с тем, что взято в Гаване — за хлопок и кровь, — выйдет достаточно железа и золота, чтобы ранней весной верфи покинул не хлопковый, а нормальный, железный броненосец.
Вот тогда судьба «Анаконды» и решится окончательно!
А прапорщик Гришин будет стоять при расколотом орудии и упорно требовать у самого ла Уэрты:
— Почините ее!
