Так что вскоре пришлось ланд-милицию и драгун на трактах ставить караулами крепкими, разбойничков начать отлавливать да на суд государев таскать. Но вот головы уже не рубили, как тридцать лет тому назад — ныне клейма воровские выжигали да в Сибирь высылали, на каторжных работах пускай оставшуюся жизнь морозятся.
Вот и шли кареты спешно, но с великим опасением, и надежной охраной сопровождаемые. Но не ведали, что не лихих людей нынче опасаться надо, а иных, что службу царскую справляли…
— Кто такие, как думаешь, Платон? — Вопрос хорунжего не застал урядника врасплох. Оба были давно зрелыми казаками, с детства вместе росли, в одних и тех же походах кровь проливали да славу казачью искали.
И сейчас разница невелика была — Платон старшим урядником был, или пятидесятником по-старому, а Семен Куломин, друг его закадычный, в офицеры выбился, первый чин хорунжего получил. И сейчас со своей полусотней тракт обложил, а сотник Игнат Жуков со второй полусотней к югу отошел, крестьянские обозы с провиантом от столицы отворачивать…
— Знатный боярин жалует, с повелением царицыным, а иначе бы не драгуны с ним были бы, а холопы, гайдуки вооруженные, — голос урядника ровен, а чего казаку беспокоиться, если их втрое больше, чем охраны. Одними плетьми такую охрану разогнать можно.
— Ну тады посмотрим, что боярин везет! Скажи донцам, пусть пики к бою готовят, справим службу царскую…
Не были готовы гарнизонные драгуны к столь внезапному нападению донцов — вздрогнули все, лихой степной свист заслышав да наводящее на татар крымских дикий ужас казачье «ура». Остановили коней и, признав донских казаков, палаши из ножен обнажать не стали — бесполезно сопротивление, всех положат на месте пиками да саблями.
И кареты остановились, вот только из них никто вылезать не стал, за дверцами затаились. Быстро разоружив охрану, казаки обложили со всех сторон кареты. Пики и пистолеты держали наготове, а урядник Платон Войскобойников громко скомандовал:
— Эй, в каретах — выходи наружу все, а то стрелять будем!
Казаки вокруг карет закружились, пики и сабли держа наготове, а некоторые донцы ружья и пистоли на карету подняли. Но только ожидали недолго — отворились дверцы с атласными занавесками, показался бархатный башмак с золотой пряжкой, а вскоре и седой сенатор в красном мундире на божий свет показался.
А вот держался государев муж неподобающе — глазенки бегали по сторонам, ручонки тряслись. За эфес короткой шпажонки, что у бедра болталась, даже хвататься не стал.
А вот второй пассажир, в мундире лейб-гвардии Измайловского полка, зыркал по сторонам злобно, спесиво и с ненавистью смотрел на казаков, но облаивать не стал, понимал, видать, что зубы в глотку вобьют. Но эфес шпаги так сдавил, что костяшки пальцев побелели. Он и заговорил надменно:
— Я по делу государственному еду. Почему же препятствия мне чините, гнева государыни нашей не боитесь?!
От такого заявления казаки не просто повеселели, разом захохотали. Но больше всего был рад хорунжий — войсковой старшина Измайлов особо приказывал гонцов и видных изменников, с поручениями едущих, хватать и с бережением к императору Петру Федоровичу доставлять.
Семен Куломин бросил взгляд на вторую карету — дама в годах, в богатом платье, две девчушки, судя по всему ее дочери, и служанка. А сенатор ликом на девчонок похож, видать, отец им. Из Петербурга свою семью вывозит, да еще с майором гвардейским. Подумал немного хорунжий да весело бросил своим казакам:
— Вяжи изменников, донцы, крепко вяжи. Батюшке-царю Петру Федоровичу ноне знатный подарок отвезем…
Снизу донеслись приглушенные матерки, и Петр выглянул в окно. Голштинец не удержался на оштукатуренной стене и с отборной руганью свалился вниз. Теперь сидел на земле и горестно баюкал руку — или ушибся, или сломал, и тихо сквернословил.
— Сидите внизу, я сейчас веревку свяжу из простынь и вам сброшу, а то ноги переломаете! — остановил он своих конвойных и повернулся.
Глаза быстро обшарили комнатенку. Судя по всему, для фрейлин, везде розовое да белое, сплошные кружева и зеркала. Дверь тут крепкая, на запор изнутри задвинутая.
«На запор?! Опаньки, кто-то здесь явно прячется — либо под ложе залез, либо в шкафу хорошо заховался. А теперь осторожненько глянем под широченную кровать, намного большую, чем у меня, императора. Вот бы с бабой на ней покувыркаться. Никого нетути».
Петр подошел к шкафу. Прислушался и ухмыльнулся.
— Вылезай, красавица, из узилища. Верный рыцарь в окно пришел, от насильников тебя уберечь, покажи свой лик светлый!
Створка шкафа приоткрылась, и Петр сглотнул — действительно угадал. Но красоток оказалось две, с распущенными длинными волосами, в прозрачных ночных пеньюарах, кружевных, цвета истомленной девственности. И, вопреки обстановке боевой, в штанах сразу же стало тесно.
Смазливые девочки, с волнительными крутыми бедрами, небольшие тугие груди, стройные ножки — куда там до них рыхлой Елизавете с ее телесами. И с чего он на нее залез прошлой ночью?
А девочки через пару секунд впали в ступор — ротики разинули, глазки выкатили, видимо, царя- батюшку узнали. И Петр шаркнул ботфортом, поклонился и улыбнулся девушкам:
— Рад вас видеть, мои прелестницы. Ваша красота взбудоражила меня, и возжелал я, взалкал, как в пустыне воды колодезной… — так завернул он, так кудряво, что с мысли сбился.
— Фрейлина Наталья Оболешева, государь! — темноволосая красавица присела с поклоном, дав полюбоваться полностью открывшейся грудью, стрельнула глазками — увидела, куда направился взгляд Петра.
Вторая, милая блондиночка, в ответ сделала еще более глубокий книксен, продемонстрировав и свои сокровища, приятным голоском прощебетала:
— Баронесса Клара Фитингоф, ваше величество. Всегда к вашим услугам! — и взгляд блеснул неприкрытой похотью.
Петр сразу понял, что дело выгорит, стоит только свистнуть. Причем, возможно, и с двумя одновременно. Однако долг превыше всего, внизу уже тревогой конвойцы изошлись, и он ласково попросил фрейлин:
— Мои красавицы, я не могу сейчас осыпать вас нежными поцелуями, коих заслуживает ваша небесная красота. Внизу моя свита стоит, ждет с нетерпением явным. Можно у вас простынки связать, чтоб мои орлы на подоконник взлетели и мне завидовали, на вашу красоту глядючи?
— Зачем простыни связывать, государь, у нас веревочная лестница есть! — чуть не хором прощебетали девчата и тут же открыли свой спасительный шкаф.
Там была здоровенная свернутая бухта — две крепкие веревки, а между ними в узлах закреплены толстые деревянные палочки, тщательно отшлифованные многими мужскими ладонями. Петр внимательно посмотрел на придворных красавиц. Те мило так покраснели, потупили свои прелестные глазки, а баронесса прошептала:
— Ваше величество, мы ею не пользовались, это еще со времен вашей тетушки, государыни Елизаветы Петровны осталось.
«Так уж я вам и поверил, прелестницы. Да вы и сами покраснели до ушей от столь наглой лжи. Вместилище пороков и разврата, вот что такое ваш синематограф. Эх! Помацать бы вас, но только времени нет…»
Но сам им мило улыбнулся, вытащил бухту, размотал, закрепил концы к ложу и сбросил вниз. Обернулся и спросил:
— И от кого вы на засов заперлись, милые?
— Как стрельба здесь началась, измайловцы к нам во Дворец ворвались. Пьяные. Непотребные. Но мой кузен, троюродный брат, с ними — он-то фрейлин ее величества всех и уберег. Там, в коридоре, с
