Только через немалый срок друг Петера, Руперт Шмидт решился выглянуть из двери и убедился, что никого снаружи нет. Это открытие ещё больше укрепило всех во мнении, что до первых петухов лучше посидеть всем вместе в помещении, в молитве к Господу. Предложение очнувшегося Ганса Штрауса закрыть двери на засов и нарисовать на них кресты после короткого, но бурного спора было отвергнуто. Решающим стало слово мастера.
— Для нечисти любые неосвящённые двери не преграда. А вот когда придут нас менять армяне, то будут сильно удивлены отсутствием стражи на стене и закрытыми дверями на ней. Тогда нам и без… потусторонних сил плохо будет. За оставление поста во время войны и повесить могут.
Армянские купцы в городе жили уже сотни лет. Вся восточная торговля контролировалась именно ими. Дело это было очень прибыльным и чрезвычайно опасным, караваны находились в пути годы, и прибытие каждого было настоящим праздником для львовян. Восемнадцать лет назад армяне стали униатами и от казаков ничего хорошего ждать не могли, как и швабы-католики. Этим утром, придя менять стражу в башне, армяне были весьма удивлены пришибленным и испуганным видом обычно шумных и энергичных кузнецов. Не звучали вопреки обыкновению шутки, никто не пытался всучить сменщикам, якобы по дешёвке, что-то смертоубийственное… бледными тенями швабы соскользнули в город и растворились в его узких улочках. По закону всемирной подлости именно сменщики на месте происшествия и узнали всё одними из последних, когда в башню явился католический ксёндз с причетом, освящать помещение.
После прихода смены все бегом ломанулись в город. Хофмайер прямиком к бургомистру, а его подчинённые по домам. Уже к обеду весь город не просто знал о случившимся, а гудел, как большой колокол в пасхальный перезвон. Правда, слово 'знал' для описания ситуации подходит не очень хорошо. Скорее — совсем не подходит, потому как 'знали' львовяне весьма различающиеся версии случившегося. Причём настолько различающиеся, что совместить их никак было нельзя. Что не мешало не только известным любовью к сплетня кумушкам, но и почтенным бюргерам и благородным шляхтичам подряд пересказывать эти самые не стыкующиеся друг с другом варианты произошедшего ночью события.
Новости жгли узнавших их, как горячие угли, казалось, не расскажешь другому — спалят изнутри. В связи с отсутствием каких-либо средств связи приходилось людям выходить на улицы и идти или ехать к тем, с кем хотелось поделиться невероятными известиями. И очень часто львовяне в этот день знакомых дома не заставали, те сами ушли делиться узнанным.
В рассказах нечисть размножалась с пугающей скоростью. О её появлении уже не в одной башне, а во многих, если не во всех, говорили, как о безусловной правде. Кто-то вспомнил вой собаки (собаки ли?) на кладбище, кто-то пророчества местного юродивого… Обречённость бургомистра и всего магистрата на вечные муки в геене огненной доносилась, как неоспоримая истина. Уровень испуга и взвинченности горожан быстро достиг взрывоопасной черты. Люди стали искать — на ком бы выместить свои отрицательные эмоции.
Удачным день оказался для казацких снайперов. Засев вокруг города в разнообразных укрытиях от дождя, они выцеливали на стенах неосторожных. Обычно таких было немного, воины и ополченцы города Льва быстро осознали опасность, угрожавшую от запорожских стрелков. Но в этот день на стены почему-то полезли попы с причетом. Увы, верующие в бога сечевики не видели греха в убийстве человека в рясе. Расстались с жизнью или получили смертельные раны пять священнослужителей (три ксёндза, униатский и православный попы) и несколько их помощников. Попытка освятить немедленно не только основания, но и верх стен провалилась.
Меткость казаков больно аукнулась православным львовянам. В нескольких католических храмах прихожане, собравшись в толпу, шли громить православные кварталы, не без основания подозревая их жителей в симпатиях к бунтовщикам. И власти вмешиваться в это безобразие не спешили, давая возможность испуганным и озлобленным людям выместить свои эмоции на ненадёжных горожанах. Несколько десятков человек погибли, многие были жестоко избиты, немалое число женщин и девушек пытались подавать в суд, требуя наказать насильников. Без толку, естественно, православных религиозная терпимость Речи Посполитой не касалась.
В таких городах, как Львов, бургомистрами дураки редко становились. Сделал выводы из произошедшего и Ян Алембек. Рассказ Хофмайера, донесения стражников и городских чиновников убедили его, что затягивание осады может стоить ему не должности, а жизни. Уж лучше выгрести всю львовскую казну и хорошенько потрясти местных богатеев, но убрать от города бунтовщиков. Если проклятые запорожские колдуны нашлют на стражу нечисть, люди могут и не выстоять. Деньги ещё можно нажить, а жизнь Господь человеку даёт один раз.
Осаждающим приходилось пока терпеть куда большие трудности. Холод и сырость стали косить их ряды не хуже вражеской картечи. Не хватало тёплой одежды, появились проблемы с доставкой продовольствия и корма для скота. Из-за постоянно моросящего дождя резко ухудшилась санитарно- гигиеническая обстановка, тащиться для оправки куда-то на край лагеря под льющейся с неба водой, да если тебя морозит… Богдан ломал голову, как выбить из горожан выкуп за прекращение осады?
Поэтому произошедшее стало для него очень приятной, но несколько загадочной неожиданностью. Вскоре после обеда к Хмельницкому явилась представительная делегация. Разыгрывать из себя сильно занятого человека он не стал, хотя дел, причём требующих срочного решения, у него было очень много. Гетман сразу обратил внимание на перевозбуждённый, если не испуганный вид её членов. Некоторых он знал лично, уж что, а сохранять видимость спокойствия они точно умели.
'Да что там случилось? Все дёргаются, будто чёрта увидали. Впрочем, у меня вчера слегло более сотни человек, если дело дальше так пойдёт — не с кем осаду держать будет. Надо договариваться'.
Делегаты тянуть кота за хвост не стали. Сразу предложили огромный выкуп за снятие осады. Богдан и сам к этому вёл, да и запросить собирался меньше, но раз предлагают деньги, почему бы не потребовать вдвое больше? К его превеликому удивлению, немного поторговавшись, делегаты согласились с запрошенной им несусветной, как он сам считал, суммой. Решив, что от добра добра не ищут, согласился, уже жалея, что не запросил втрое.
Заключив договор и отдав приказ о начале подготовки к отступлению на восток, Богдан задумался над произошедшим.
'С чего это они как наскипидаренные мира просить прибежали? Запасы продовольствия у них ещё есть, стены крепки, больных в городе, как подсылы и перебежчики показывают, много меньше, чем у нас. С чего эта паника? Кто их испугал?'
Долго не мог придумать ничего путного, решил развеяться, приказал явиться к нему Срачкоробу, тот вроде бы собирался пошалить, скучать объектам его шуток ещё никогда не приходилось. Уже отправив посланца, подумал: 'Уж не его ли шуточка до усирачки львовян испугала? Хм… а ведь возможный вариант. Они не первые в таком качестве будут'.
Явившийся по приказу Юхим выглядел довольным, как кот, выхлебавший у соседей крынку сметаны. Можно сказать — лучился блаженством. Знаменитый шкодник с видимым удовольствием рассказал о своей проказе.
— …мне Аркадий подсказал. Давно хотел так пошутить, да условий подходящих не было. И глаза светящимися никак черепу сделать не удавалось. А тут Свитка мне и посоветовал, как светящуюся гнилушку на короткое время яркой сделать.
— Постой, если глаза светящиеся, как же ты сам сквозь эти гнилушки видел? — Богдан начал понимать причину испуга городской верхушки. Добавка к огромному казацкому войску нечистой силы делала положение горожан особенно уязвимым. Не случайно их попы святить стены бросились.
— Не-е, батько, гнилушки у меня в фальшивых глазницах были, на лбу. Вокруг всё подсвечивали, а мне глаза не слепили. Ну и кости нарисованные белой краской на… одежде такой обтягивающей, Аркадий её трико называл. Специально мне эту одёжку под цвет камня львовских стен выкрасили, а нарисованные кости тоже гнилушей немного подмазал, чтоб виднее были.
— И не побоялся, что стража тебя на куски порвёт, если разоблачит?
— Ха! Разоблачит. Соображалка у них для этого негодная.
— Ну ты и, как твой друг говорит, отморозок. Очнись там хоть один человек, не быть тебе живым.
— А!.. — махнул рукой Юхим. — Один раз живём, так уж лучше прожить эту жизнь весело.
