справочнике номер психиатрической «Скорой».
— У нас есть время, пока он ждет тебя в студии. В пределах атмосферы майстрюк движется медленно, и мы попробуем перехитрить его. Например, ты будешь ездить в метро по кольцевой до ночи, а потом попробуешь поймать такси. Только не садись в первую же машину. Если тебе удастся продержаться достаточно долго, то, возможно, что-то отвлечет майстрюка и он переключится на другие фантомы.
Настя вспомнила нахмуренные бровки ребенка и злобный горящий глаз у него на лбу:
— Этот… в парке… был он?
— Да, — сказал Бнург.
— Нет, он меня не оставит. Он меня ненавидит, — убежденно сказала Настенька.
— Глупости. Майстрюку ты безразлична. Для него ты всего лишь одна из пяти вероятностей.
Настя не особенно поверила псу. Нет, дело тут не только в вероятностях.
— А ты, кто бы ты ни был? Зачем ты мне помогаешь? — спросила она.
— По разным причинам… Когда-то я сам проиграл битву и теперь хочу ее выиграть. — И Настя почувствовала, как ей в ногу ткнулся холодный нос пса. — Попытаемся прорваться! — сказал Бнург. — Запомни: ни к чему не прикасайся, обходи все незнакомые предметы, ни с кем не разговаривай. Я пойду впереди. Помни, все, что майстрюку нужно, — только прикоснуться к тебе… Избегай замкнутых помещений: лифтов, маленьких комнат. Слушай свое сердце. Вперед!
Они осторожно приоткрыли дверь и шагнули в пустой гостиничный коридор. Дворняга, чутко прислушиваясь, шла впереди. Перед лестницей собака замерла. Примерно в то же время и сама Настя почувствовала сильную тревогу.
«Он здесь!» — услышала она.
Глава XIX
ГРАЧЬЕВО
Чем дальше от города, тем хуже была дорога, а когда красный автобус свернул с шоссе на усыпанный гравием проселок, то рытвины стали уже явлением обычным.
— Это покруче американских горок, — сказал Корсаков, в очередной раз приветствуя лбом лист кровельного железа.
— Это еще что! Вот сейчас вдоль болота поедем… Там в прошлом году «МАЗ» с колеи съехал, — радостно сообщил шофер.
— Увяз?
— Какое там… С крышей ушел… — с гордостью за родные места уточнил шофер.
Приноровившись к тряске, Алексей стал смотреть в окно. Мелькали сосны и елки, изредка проскакивал влажный березняк. Уже у дороги деревья росли так густо, что образовывали почти непроходимый бурелом. Они не так далеко отъехали от города, а места казались уже глухими и дикими, хотя то и дело обнадеживающе вспыхивали признаки цивилизации: автомобильная шина, надетая на сломанную елку; куча мусора или сложенная из кирпичей автобусная остановка.
— Самое удивительное в таких остановках, что от них всегдапахнет мочой, хотя рядом глухой лес, — громко сказал Бурьин. Лирда хихикнула.
Промелькнул дорожный указатель «Васильевские гати 5 км». Они миновали длинное узкое болото, через которое было проложено нечто вроде бетонного мостика с поручнями.
Вдоль дороги стояло несколько старых деревянных домов. Стена одного из них обвалилась, и была видна печь. Дальше тянулся выгон для скота, начинавший зарастать молодыми елками, а за выгоном виднелись почерневшие скелеты двух сгоревших изб.
— Это Васильевские гати? — спросил Алексей.
— Гати за лесом. Их не видно. Это Пискуново. Здесь мои… как это… сестра бабки, короче, с мужем жила, вон там… — Шофер кивнул куда-то поверх руля.
— Это их дом там сгоревший?
— Не-а, не их. У них новый сруб был, так они его разобрали и в поселок увезли.
Дребезжащий автобус пронесся дальше. За полем начиналась большая деревня Глазово, где имелись фермы и даже колбасный завод. Обогнув холм, они проехали мимо трехкупольного храма на пригорке. В часовенке уже, очевидно, шли службы, но центральная часть храма была еще покрыта строительными лесами.
Наконец автобус въехал в поселок Захарьино. Справа от дороги стояли блочные девятиэтажки, а между ними и чуть дальше у реки пристроились деревянные домики. В Захарьине было только две улицы, одна называлась «1-я Захарьинская», а другая почему-то «Огородный проезд». 2-й Захарьинской улицы не существовало и в помине, зато было еще несколько тупиковых переулков, которые все заканчивались у реки.
Путешественники с радостью покинули тесный автобус. Шофер высадил их на центральной площади у одноэтажного магазинчика с вывеской
— Ну вот… — сказал он. — Покрутитесь тут, авось кто подбросит до самого до Грачьева. Тут километров с двадцать осталось. Я б и сам подкинул, да нельзя. Вон из того окна бухгалтер, сволочь, глазеет… Теперь уж если засек, то все. Если деньги мне будете давать, так за машину зайдем…
— Отличный намек, отец, — хмыкнул Бурьин, отходя с ним за автобус.
Корсаков расстегнул на рубашке три верхние пуговицы и с интересом огляделся. Стоять с чемоданами на раскаленном асфальте посреди Захарьина — не самое большое удовольствие.
Их появление не осталось незамеченным. Мимо уже в пятый раз прошмыгивала востроносенькая старушка в платочке, пораженная белым платьем Лирды.
— Ты не думаешь, что тебе нужно переодеться? — поинтересовался Корсаков.
Девушка удивленно уставилась на него:
— Как, опять? Разве я теперь не должна всегда ходить в этом платье?
— Свадебное платье каждый день не носят. Даже вошедшие во вкус дамы надевают его не чаще пяти-семи раз за жизнь. Так что переодевайся без разговоров.
И он решительно увлек за собой Лирду в ООО «Сельпо». Никите тоже наскучило ждать, и, протолкнув в дверь чемоданы, он заглянул в поселковый магазинчик.
Несмотря на все веяния времени и даже на то, что не первый год на дворе тикал уже двадцать первый век, магазинчик с новомодным названием «ООО «Сельпо» оставался все таким же, каким был в 1955 году, когда по типовому плану архитектора Б. Григорьянца перестроили стоявшую на том же месте бывшую лавку купца Горошникова. С тех пор во внутреннем оформлении магазинчика мало что изменилось. Тот же длинный деревянный прилавок со стеклянной витриной, тот же запах стирального порошка и лаврового листа, долетавший из разных отделов и смешивающийся где-то в районе двери, такие же кирпичики хлеба в ящиках и висевшая на лампе липкая лента, к которой должны были прилипать и действительно прилипали мухи.
Продавщицы, работавшие в захарьинском сельпо, были как на подбор мощные, румяные и, несомненно, состояли в родстве с легендарной тетей Дашей, выбросившей однажды через окно двух налетчиков.
Да и набор товаров, которые можно было приобрести в поселковом магазинчике, не менялся, кажется, не только с 1955 года, но даже и со времен самого купца Горошникова. И дело было вовсе не в том, что в сельпо ничего другого не завозили, а в том, что захарьинцы ничего другого покупать не желали, отлично зная, что такое вечные непреходящие ценности. Жители поселка были патриотичны, глубоко презирали иностранные финтифлюшки, вроде фигурного майонеза или обезжиренных йогуртов, и брезговали расходовать свои трудовые рубли на что-нибудь, кроме хлеба, круп, вермишели, масла, конфет, атлантической сельди и водки. Даже одинокие старушки, получив пенсию, тащились в сельпо покупать все ту же крупу и водку.
Когда хлопнула дверь, продавщица, разумеется мощная и румяная, не глядя на вошедших,
